— Любовное послание? — предположил Макс, но тут же опроверг собственные слова. — Хотя нет, вряд ли. Эта паршивка неспособна поддерживать эмоционально стабильные отношения с кем-то, кому хватит душевных сил ваять ей любовные послания.
— А ты способен? — обиделась я на его слова. — Ты, который признавался мне в любви, а до этого долгие годы изображал моего лучше друга, стоишь передо мной с ножом в руках! Ты уже обо всем забыл? Забыл, как забирал меня с вечеринок и сопровождал домой? Даже, когда приходилось брать такси и мчать на другой конец города в четыре часа утра! Забыл, как ехал со мной всю ночь на автобусе, чтобы попасть на концерт? Как сидел со мной ночами, помогая с дипломом? Как прятался от меня целую неделю, чтобы не выдать подготовку к моему дню рождения? Как утешал меня, когда я провалила свое первое самостоятельное дело, подставив клиента? Это все было ложью? Неужели можно так виртуозно притворяться? И для чего? Для того, чтобы по итогу закончить вот так?! В грязном сыром подвале?!
Макс промолчал в ответ. И молчал несколько минут, пока я переводила дух от своей пламенной речи. А после склонился и выразительно прошептал:
— Не сравнивай меня со своей подружкой. Я — гораздо хуже. Я — бог. А она — мелкая сошка, на побегушках у Совета.
— Ты не бог, пока нет собственной территории, — автоматически поправила его я, но тут до меня дошло услышанное. Я взволнованно приподнялась и тут же осела обратно, хватаясь за ребра. — Что? Какое отношение Руся имеет к Совету?
— Муза тебе не сказала? — лживо удивился Макс, послав мне сочувствующую улыбку. Хотя по едкому, будто разъедающему все на своем пути взгляду было очевидно — он прекрасно знал о степени моей осведомленности. — Её семья служит Совету уже десять поколений, выполняя поручения различной степени важности.
— Не может быть, — затрясла я головой. — Этого не может быть, она бы мне сказала.
— Справедливости ради следует отметить, что до недавнего времени она была отстранена от семейных дел. Но рано или поздно все заканчивается.
— Да, — поддержала его я, а после с ненавистью заявила, глядя в некогда родное лицо: — Терпение. Пули. Средство от насекомых. Хотя таких, как ты ничем не вытравить. Проще дом сжечь.
Макс резко выпрямился и посмотрел на меня сверху вниз, как смотрят на улитку, ползущую под ногами, думая раздавить моллюска или дать возможность безобидному созданию спокойно уползти.
— Знаешь, что меня удерживает от того, чтобы воспользоваться этим ножом? — и он продемонстрировал мне тонкое стальное лезвие с зазубринами у рукоятки и выемкой по центру.
— Знаю, — скрывая боль за улыбкой, ответила я. — Ничего.
— В точку! — кивнул бывший друг и метко швырнул в меня нож.
Глава 14
Макс особо не целился. Кажется, ему было абсолютно все равно, куда вонзится лезвие. А вонзилось оно, распоров кожу, в переднюю часть бедра, погрузившись в мышцу практически полностью.
Крик вырвался из горла, потому что лезвие было серебряным, и оборвать я его смогла только тогда, когда осознала, что ору во всю глотку.
Тяжело задышав, я начала ругаться сквозь зубы, припоминая все известные мне ругательства, в том числе, слышанные от Нисы.
Макс подошел и не глядя мне в лицо вынул нож. Отер лезвие от крови о брючину и вновь начал демонстративно крутить орудие пытки в руках.
— Что было в записке? Которую вы нашли в квартире подружки? — спросил он с непререкаемым спокойствием.
— Дождь, зонтик и орхидеи, — покорно ответила я.
— Что? — свел он брови у переносицы, впервые встретившись со мной взглядом. — Что это значит?
— Что у Руси больная фантазия, — я попыталась взять под контроль дыхание. Вдыхала размеренно и не глубоко, однако это не очень помогло. Мне становилось хуже. Рана сильно кровоточила. Кажется, Макс задел крупные кровеносные сосуды. Тело больше не тряслось от холода. Наоборот, чувствительность падала и мне нестерпимо захотелось спать.
Мой палач это заметил, вновь присел, положил ладонь на щеку и заставил приподнять голову, которая уже падала вниз, упираясь подбородком в грудь.
— Эй! — требовательно затормошил он меня, сперва легонько, а после с силой затряс. — Приди в себя! Слышишь? Не смей отключаться!
Его последние слова донеслись до меня, подобно удаляющемуся эху, взлетающему над остроконечными вершинами гор и исчезающему в глубинах неприступных пещер. В ушах зашумело море, пальцы ощутили под собой сыпучесть нагретого на солнце песка, а ноги нащупали жесткую многообразную текстуру кораллов.
Повторно пришла в себя я резко, быстро сообразив, что все еще нахожусь в подвале. И Макс рядом. Сидит чуть в стороне, скрестив ноги перед собой.
Первым порывом было желание притвориться, что я все еще пребываю в отключке, но номер не прошел.
Макс подбросил нож в воздух и приказал:
— Даже не думай устраивать спектакль. У меня нет на это времени. Я и так слишком долго с тобой вожусь.
— Так, приказал бы своим волкам мной заняться, — хихикнув, щедро предложила я.
— К тебе никто не подойдет, кроме меня, — кажется, он уже все решил. И то, что он решил мне категорически не понравится.
— А если кто-то все-таки осмелится? — на всякий случай решила поинтересоваться я, переворачиваясь с левого бока, завалившись на который очень неудобно лежала, нарушив кровообращение в плече, и падая на спину.
— Не бывает настолько глупых людей, — Макс вновь подбросил ножик, ловко поймав. Он казался собранным, деловитым и в то же время, не производил впечатление человека, который куда-то спешит, хотя и не забывал повторят о недостатке у себя времени. — А если и бывает, то станет на одного меньше. Итак, на чем мы остановились?
Безразличные глаза пронаблюдали, как я, стараясь не пропускать сквозь крепко сжатые челюсти стонов, поднялась, опираясь на руки и вновь заняла сидячее положение. Болтать с ним растянувшись на полу было крайне неудобно.
— На том, что ты гад распоследний? — любезно предположила я.
Ножик подлетел над рукой, несколько раз перевернулся и был легко подхвачен владельцем.
— Эффектно, — оценила я, потому что именно этого от меня и ждали. — Я так не умею.
— Тебе и не нужно, — пожал плечами Макс.
— Боишься, что прирежу однажды ночью? — зло хмыкнула я, наблюдая за Максом, который использовал коробку в качестве табуретки.
— Нет, не боюсь, — поигрывая ножом, легко ответил он. — Потому что знаю — сколько бы не строила из себя крутую девчонку, на самом деле ты не способна на убийство. Не способна отнять чужую жизнь, не способна на подлость и предательство. Ты веришь в высшие идеалы — в равенство, в уважение, в неприкосновенность свободы. Давеча ты тут пыталась надавить на мои чувства, взывая к воспоминаниям прошлого? Так вот, ты была не права. Я помню. Я помню каждый день, который мы провели вместе. Я помню каждую нашу встречу. Я помню каждый твой наряд и каждый аромат духов, которые ты использовала. И поэтому я не боюсь тебя.
— Зря, — выдохнула я сквозь боль, опоясывающую ребра. — Все, что ты сказал, про мою доброту и так далее, касается других, но не тебя. Тебя я прирежу с большим удовольствием.
— И чем же, — он удивленно выгнул бровь, как будто действительно не понимая, — я отличаются от других?
— Тем, что твое предательство было самым болезненным, — просипела я и закашлялась. Покосилась на бутылку воды, но решила, что нет. Не сделаю я Максу такого подарка и не поползу на коленях ради пары глотков. Пусть подавится своей водой. — И я отомщу тебе за это.
— Возможно, когда-нибудь, — сухо рассмеялся бывший друг, в очередной раз подбросив ножик. — Но не сегодня, любовь моя. А когда тебе представится такая возможность, то ты уже не будешь стремиться к моему умерщвлению.
— Это почему же? — прищурилась я с ненавистью. Сидеть вот так вот и как старые друзья болтать о всяком тоже было разновидностью пытки, гораздо более изощренной, чем пытка жаждой или ножом.