– Раз получил – ещё хочешь? – Второгодник отступать не собирался. Он не хуже Фёдора знал неписаные законы мальчишеской стаи.
– Сам не получи, – огрызнулся Солонов. – Два раза по физии схлопотал, мало, видать, показалось!..
– Ф-федя… – пролепетал где-то рядом Петя Ниткин, но Фёдор его уже не слышал. Глаза заливало красным.
– Э-э, господа, господа, – вдруг влез между готовыми схватиться кадетами Лев Бобровский. – Нэ надо, господа, нэ надо. Пошутили, и хватит. Сэва! Фэдор! Халдэи рядом!
Воротников послушался тотчас, видно, его сообразительности, хоть и второгоднической, хватило, чтобы уже понять – Бобровский если что-то говорит, то дело.
Вопрос, конечно, в том, какое именно дело…
Всеволод отвернулся, с самым независимым видом заложив руки в карманы. Воспитателями это не поощрялось, но сейчас Воротников был не в строю и даже не в присутствии старшего по званию воинского начальника.
– Да Федя же! – вцепился в него Ниткин.
– Та-ак! Что тут происходит? – послышался строгий голос, и все разом вытянулись, хотя голос этот принадлежал отнюдь не Двум Мишеням, не капитанам Коссарту с Ромашкевичем.
– Никак нет, ничего не происходит, госпожа преподаватель! – выпалил не растерявшийся Бобровский.
Госпожа преподаватель – потому что возле них стояла, постукивая полуботиком и уперев руки в боки, сама Ирина Ивановна Шульц.
– Ничего не происходит? – подняла она бровь. – А вот мне кажется, что у кадет Ниткина с Солоновым иное мнение.
«Надо же, по фамилиям всех запомнила, хотя меня и не вызывала! – поразился Фёдор. – Ох, ну и память! Да, у такой не забалуешь…»
Кадеты Ниткин с Солоновым, конечно, имели иное мнение, но, похоже, страшное слово «филёрить» пробилось наконец и к Петиному сознанию.
– Никак нет, госпожа преподаватель! – выдавил он дрожащим голосом, незаметно (как ему казалось) дёргая Фёдора за рукав форменки. – Не имею… не имеем иного!
– Н-да? – иронично глянула на них Ирина Ивановна. – Врать, господин кадет, очень нехорошо. Достаточно взглянуть на выражение лиц господ Воротникова и Солонова.
– А они уже того, помирились. – Воротников получил от Льва тычок под рёбра и поспешно закивал. – Вот Севка пусть сам скажет!
Как обычно, от волнения Бобровский забывал о форсистом «э» в речах.
– Так точно, госпожа преподаватель! – Воротников выпятил грудь. – Точно, Солонов?
«Филёрить – последнее дело…»
Но и врать Ирине Ивановне не хотелось.
– Ещё не помирились, – мрачно пробурчал он, глядя в пол.
– Та-ак! А что же случилось? Чего не поделили два таких бравых кадета в первый же день занятий?..
Трудно сказать, что ответил бы Ирине Ивановне бравый кадет Солонов, но в эту секунду за окнами что-то грянуло с такою силой, что стекла так и брызнули; по всему корпусу прокатился тяжкий удар, словно гром прогремел уже не в небесах, но на земле.
– А? Что? Что это?! – хлынуло со всех сторон; кадеты метнулись к проёмам, хрустя на прозрачных осколках.
– Тихо! – внезапно гаркнула госпожа Шульц так, что её услыхали во всём обеденном зале. – Всем от окон – прочь, к стенам! Немедля!
Было что-то в её голосе, что заставило кинуться к дальней глухой стене столовой всех, даже неугомонного Воротникова, успевшего аж вскочить на подоконник.
И точно – грянул второй взрыв, ещё сильнее первого, над деревьями парка стремительно рос второй чёрный гриб дыма.
– На станции… – выдохнул кто-то рядом с Федей. – Станцию взорвали…
Второй взрыв добросил до корпуса какие-то обломки и осколки; несколько влетели аж в окна.
Вбежало несколько офицеров, командиров старших возрастов; первым в двери ворвался Две Мишени, кинулся прямо к кадетам седьмой роты, сбившимся вокруг госпожи Шульц, словно цыплята вокруг наседки.
– Вы… вы… – Он сделал движение, словно собираясь схватить Ирину Ивановну за плечи.
– Подполковник! С седьмой ротой всё в порядке и со мной тоже. – Госпожа Шульц отстранилась, поправила и так безукоризненный воротничок.
Константин Сергеевич резко – даже слишком резко – распрямился, развернул плечи.
– Седьмая рота, слушай мою команду! Занятия временно отменяются. Всем проследовать в свои комнаты, где и находиться до особого распоряжения. Всё понятно? Расположения не покидать ни под каким предлогом!.. Старший возраст выступает на вокзал с оружием. Вам – оставаться тут!.. Всё ясно? Вперёд, шагом марш! Я лично сопровожу до спален!..
– С этим прекрасно справлюсь и я, господин подполковник, – перебила Ирина Ивановна. – Старший возраст наверняка уже следует к оружейной, его превосходительство начальник корпуса, согласно боевому расписанию, должен собирать всех свободных офицеров у главного входа. Думаю, вам лучше идти туда. А маль… то есть господ кадет седьмой роты я сама отведу куда следует.
Две Мишени выпрямился так, что, казалось, у него сейчас спина сломается.
– Благодарю вас, гос… Ирина Ивановна. Седьмая рота! Все распоряжения госпожи преподавателя выполнять беспрекословно!..
При этом господин подполковник отчего-то покраснел, очень быстро развернулся и чуть не бегом бросился прочь из обеденного зала.
За окнами в осеннем небе медленно рассеивались два громадных дымных гриба; под ногами хрустело выбитое взрывами стекло, а седьмая рота под строгим взглядом госпожи Шульц строем маршировала к спальням, чувствуя себя несчастнейшими людьми на свете и свирепо завидуя пресловутому «старшему возрасту», то есть выпускному классу, который сейчас спешно строился на корпусном плацу.
– Снаряды небось взорвались, – прошипел Бобровскому Костя Нифонтов. Прошипел с какой-то непонятной злостью; Фёдор и Петя услышали, потому что Лев с Севкой и Костей оказались в строю прямо перед ними.
– Снаряды? Да с чего им рваться-то вдруг? – обернулся Воротников.
– Мож, везли неправильно. А мож…
– А может, кто и постарался, – проговорил Бобровский. – Папа мне рассказывал…
– Та-ак! Что за разговорчики в строю! – не хуже иного фельдфебеля рявкнула Ирина Ивановна, и разговорчики на самом деле мигом пресеклись.
Седьмая рота протопала по лестнице и стала растекаться по клетушкам спален, а госпожа Шульц самолично проверяла, чтобы все двери были закрыты.
– Оставаться внутри! Я буду тут! – И она направилась к конторке дежурного по роте в торце коридора.
– Петь, ты всё знаешь. – Федя с другом разом прилипли к окну, откуда как раз были ещё заметны медленно рассеивающиеся столбы дыма. Здесь стёкла уцелели. Похоже, что на станции начался ещё и пожар – слышались звонки пожарных команд, звонко ударили тревогу на каланче, так, что задрожали окна во всём городе. – Что, и впрямь снаряды, думаешь?
– Не, – покачал головой Петя Ниткин. – Не снаряды. Так только шимоза японская взрывается, а её у нас нет. Это… это… – Он наморщил лоб и вдруг проговорил страшным шёпотом: – Это бомбисты взорвали!
– Бомбисты? – вздрогнул Федя. – К-какие бомбисты?
– Какие, какие! Ты что, газет не читаешь? – Похоже, Петя даже оторопел. Очевидно, в его представлении «не читать газет» равнялось «добровольно не есть мороженое».
– Н-не читаю…
Газеты читали папа и дядя Серёжа. Кадет Солонов предпочитал книжки о приключениях сыщика Ната Пинкертона или «Пещеру Лейхтвейса». Ну и, конечно, «Гения русского сыска» [36] . И конечно же «Кракена».
– Эх ты!.. – впервые укорил Петя Ниткин приятеля. – Бомбисты – те, которые три года назад людей подвзрывали, городовых, чиновников – ну, когда беспорядки-то были? Что, забыл всё, что ли?
Три года назад Фёдора Солонова, ученика военной гимназии тихого и провинциального Елисаветинска, заботили совсем другие материи; хотя и их тихий юг не обошла мятежная гроза. Правда, вылилось это в один-единственный погром на рынке; начался он с того, что заполыхал полицейский участок, ну а потом пошло-поехало, и останавливали всё это солдаты всё того же Семёновского полка. Но буза или даже беспорядки – они беспорядки и есть, не более того. Не мятеж, не восстание, не революция. Настоящая смута гремела где-то далеко-далеко, в столицах, в Петербурге, в Москве, в Варшаве, но не у них.