— Ну и зачем мне тогда ехать? Пока соберу, пока вооружу, пока сюда доставлю…

— А ты поспеши, — непреклонным тоном сказала Ирина Ивановна. — Поспеши, друг дорогой. Вот помяни мои слова — потребуется нам тут, под Харьковом, каждый штык, который не побежит.

— А другие что же, побегут? — непритворно удивился Жадов.

— Побегут. Как из Икорца побежали.

— Так ведь кадровый полк! С военспецами! А ничего без пролетарских батальонов не могут!

— И ты тоже прав, как говаривал царь Соломон. Иные военспецы-то того, примкнули к нам только ради пайка. Им вообще всё равно по большому счёту, кто победит. Как и большинству народа. Так что и изменить могут, и стойкости не проявить. Теперь понимаешь, зачем нам верные бойцы?

— Да понимаю я… только… тебя мне оставлять… Неспокойно на сердце, Ира!..

— А чего ж ему беспокоиться? — Ирина Ивановна чуть склонила голову набок, улыбнулась. — Ты меня кое о чём просил, Миша. Давно уже просил. И я тебе всё отвечала — мол, подумаю да подумаю. Вот и… надумала.

Жадов аж задохнулся. Глаза его вспыхнули, он подался вперёд, неловко, словно стесняясь, взял Ирину Ивановну за локти и она не отстранилась.

— Ириша… милая… неужели?..

— Вернись скорее и всё тебе будет, — она закинула руки ему на шею, ладони Жадова соскользнули ей на талию. — По закону, само собой. Если не передумал, конечно.

— Это я-то… я-то передумаю?! Ира, любимая… Господи…

Ирина Ивановна резко прижалась к нему — так, чтобы он не видел её лица и плотно-плотно зажмуренных глаз.

— Возвращайся скорее, — шепнула ему в ухо. — Возвращайся, я буду ждать.

Паровоз дал долгий гудок, Жадов нехотя отпустил Ирину Ивановну.

— Ну, милая, ну… обрадовала… — он улыбался несмело, чуть растерянно. — Эх, ну куда мне вот ехать!..

— Куда надо, туда и ехать, — непреклонно сказала уже не Ирина Ивановна, но товарищ Шульц, зам. начальника оперативного отдела штаба Южфронта.

И поцеловала Жадова.

Дохнул паром локомотив, тронулись вагоны. Комиссар в последний момент вскочил на площадку, взмахнул фуражкой:

— Я тебя люблю!.. Слышишь?! Люблю!..

Ирина Ивановна кивнула — или просто склонила голову, потупившись?

Интерлюдия 3.1

Конечно, после возвращения Юльки и Игорька поднялась ужасная суматоха. Все бегали, кричали, вопили и размахивали руками.

Бабушка ощупывала то Юльку, то внука, словно пытаясь удостовериться, что это не призраки. Николай Михайлович тоже обнял их обоих, а потом, охнув, присел к столу, держась за сердце и Мария Владимировна тотчас захлопотала вокруг — «таблетку под язык» и прочее.

Сотрудники Николая Михайловича, его ученики и «посвящённые», Миша, Паша и Стас, потащили Юльку к каким-то стендам, «словно ведьму на костёр». Все говорили разом, трясли её и дергали, пока наконец не вмешалась бабушка и не разогнала всех по местам.

Да, здесь, в Ленинграде, не прошло и минуты. Точнее, не прошло и тридцати секунд. Никто ничего не понял, Юлька просто встала и пошла, в неё вцепился Игорёк, а потом они оба исчезли. Никаких тебе «порталов», вообще ничего. И наблюдать за ними было невозможно. Однако все не успели даже как следует испугаться, потому что пропавшие объявились обратно — правда, в совершенно иной одежде.

После этого они все отправились домой к Онуфриевым — Миша, Паша и Стас заявили, что немедля умрут, если не услышат самого подробного рассказа о случившемся.

…Они долго, бесконечно долго пили чай с булочками, распространявшими по всей квартире упоительный запах корицы, а Юлька с Игорьком рассказывали, сменяя друг друга.

Стаса и Мишу больше всего интересовал сам перенос; Паша дернулся было сперва что-то записывать, но Мария Владимировна это заметила, и карандаш с блокнотом у провинившегося немедля конфисковала.

И потом, когда ученики профессора отбыли по домам, тут же затеяв новый спор об «источнике энергии переноса» и «уравнениях эфира», чета Онуфриевых снова слушала рассказ путешественников, только теперь уже — про саму жизнь.

Бабушка слушала Юльку, её девчоночьи рассказы про мороженое, сладости, магазины, наряды; слушала, прикрыв глаза, и улыбалась. Дедушка слушал тоже, переспрашивал, потом достал вдруг старую-престарую, потёртую, пожелтевшую тетрадь, где выцветшими фиолетовыми чернилами шли какие-то записи, полистал, стал спрашивать, а не видели ли Юлька с Игорем такие-то и такие-то магазины в таких-то и таких-то местах и, когда ребята дружно кивали, радовался, словно ребёнок.

— Всё подтверждается. Всё сходится, — повторял он, делая пометки в уже новом, современном рабочем журнале. — Потоки очень, очень инерционны, инерционность просто потрясающая, несмотря на такие перемены!..

— Да, я это Юленьке как-то тоже объясняла, — заметила бабушка.

— И вот совершенно новая тема — временные интервалы пребывания!.. — профессор лихорадочно что-то записывал. — А ведь мы исходили, помнится, из линейности, одномерности и равной скорости течения. А получается, что… куда более сложная картина получается!.. — и карандаш его вновь стремительно нёсся по бумаге, оставляя затейливую вязь математических символов, греческих букв и прочего, из чего Юлька узнавала только плюсы да минусы. — Ребята вот спорили насчёт энергии переноса… откуда, мол, берется у такой, как наша Юленька… и уж не в разной ли локальной скорости потока, создающей локальные же напряжения… — дедушка Игорька бормотал себе под нос что-то, сделавшееся под конец совершенно неразборчивым, лихорадочно заполняя размашистыми формулами одну страницу за другой.

— Николай Михайлович ушёл в себя, — усмехнулась бабушка. — Не будем ему мешать, дети.

— А ведь выходит-то, что кадеты добились успеха, — осторожно сказал Игорёк. — Они хоть и не помнили никаких подробностей, но так, по обрывкам…

— Тоже, кстати, интересный феномен с блокировкой памяти, — кивнула бабушка. — Я бы отнесла его на побочные эффекты петлистой структуры континуума, похоже, правы были Николай Михайлович мой со Стасом, что структура именно петлистая…

— Да я не про то, ба! Я про то, что, если кадетам удалось всё — то, значит, можем мы-таки ждать изменений?

— Дорогой мой, ну, я же говорила, бесчисленное множество раз…

— Так-то теория, ба! А теперь у нас практика!

Бабушка вздохнула.

— Не знаю, дорогой мой. Вот Юленьке пыталась объяснить, да и поняла, что сама путаюсь. В единый миг иного мира у нас не настало. «Слава КПСС» как на всех углах висела, так и висит. Амальгамация, слияние потоков… не знаю, не знаю. Ум за разум заходит.

— А что, если ничего и не случится? — подала голос Юлька. — Что, если всё так и останется?

— Инерция потоков, деда сам сказал, — солидно подхватил Игорёк.

— Тогда, — медленно сказала бабушка, — у нас останется только один выход.

И выразительно посмотрела на Юльку, да так, что та задрожала.

— Твой талант, милая моя девонька, нуждается в развитии и огранке. Коль и впрямь у тебя этот великий дар — быть проводницей между потоками, ходить меж ними, словно по вагонам поезда — то, может, ты поможешь нам с Николаем Михайловичем там очутиться? Взглянуть ещё хоть разок на город нашей юности… как раз я тогда в гимназию ходить начинала, приготовительный класс, затем первый…

— Э, э, ба, что это ты говоришь такое? — всполошился Игорёк. — А как же я?

— У тебя, мой дорогой, родители есть, — строго сказала бабушка.

— Ну да… — отвернулся мальчишка. — Мама в одной экспедиции, папа в другой… уж забыл, когда последний раз их видел-то!

— В экспедиции, да, — строго сказала Мария Владимировна, но Юлька вдруг подумала, что как-то не слишком уверенно она это произнесла, пряча неуверенность за показной строгостью.

Интерлюдия 3.2

— Ты там был. Но для тебя, милый внук, это просто захватывающее приключение. Как там говорил Буратино? «Страшные приключения и ужасные опасности»? Вас, мальчишек, хлебом не корми, дай это пережить. А для меня, дорогой, это моя молодость. Детство. Улицы, что до сих пор помню. Вот и хочу, хоть разок… снова на это всё посмотреть. Там ведь, милый мой, мои мама с папой живы. И я — маленькая — там где-то хожу. — Голос её дрогнул.