Яну было здесь спокойно. Возможно, потому что… потому что на протяжении всего времени — от покупки до установки последней полки он все время думал о ней. Представлял, как она переступит порог, как пройдется по комнатам, как встанет у окна, любуясь панорамным видом на ночной, подсвеченный огнями, город. Её силуэт будет мягкими плавными линиями вырисовываться на фоне стекла, маня своей таинственностью и изящностью. А он подойдет к ней со спины, положит руки на теплые обнаженные плечи, прижмет к себе, и будет слушать, как бьется её живое сердце. И в такт ему начнет мелко вздрагивать его собственное, с рождения мертвое и холодное, оживающее только рядом с ней.

И хотя он всеми силами старался отгонять от себя этот образ, не признавая порой мелькающие в голове, захватывающие всё его существо и пугающие своей откровенностью картинки, Ян знал — он делал эту квартиру такой, какой бы её хотела увидеть она. Большой, просторной, наполненной воздухом и светом, очень удобной, практичной и функциональной, чтобы каждая вещь была нужной и уместной, и находилась на своем месте. Ничего лишнего, никакой вычурной версальской лепнины, театральных хрустальных люстр, кислотно — болотных расцветок и шика в стиле бохо, который она как-то назвала текстильным безумием обкурившихся жителей Гарлема. Эта квартира стала не столько олицетворением самого Яна, сколько отражением его любви к одной яркой, самобытной женщине, не стесняющейся быть самой собой, быть другой, не вписывающейся в обыденность, и быть разной каждый день. То вредной, то милой. То жесткой и злой, то мягкой и сентиментальной. То смешной и забавной, то саркастичной, меткой в высказываниях и даче красочных характеристик. Женщине, которая однажды ворвалась в его вечную жизнь яркой кометой, выжигая собой все прежние привязанности и вынуждая томиться по ночам темными и слишком очевидными желаниями…

Три года назад

— Я не пойду на бал, — заявил Ян утром во вторник во время завтрака. Как раз в тот момент, когда служанка Карла, прислуживавшая им во время трапезы, вернулась с высоким прозрачным графином, наполненным густой темно — красной жидкостью и аккуратно, стараясь не расплескать, поставила его в центр стола, между подносом с пропеченными до насыщенно — золотого цвета булочками и кофейником.

— Почему? — удивленно вскинула брови его мать, легким взмахом руки давая знать Карле, что она может идти.

— Потому что я ненавижу балы. Ненавижу тех, кто их организовывает и тех, кто в них участвует. Сам участвовать в них я тоже ненавижу, — начал перечислять Ян, не отрывая взгляда от утренней газеты. Ему нравилось читать газеты по утрам, нравился запах новой бумаги и типографской краски, нравилось тихое шуршание страниц и некая ностальгия по тем, уже ушедшим временам, когда утреннее чтение прессы являлось неотъемлемой частью повседневности. — А еще я ненавижу лживые улыбки, лицемерие и вопросы. Всё это — пустая трата времени. Моего времени!

— Ты невыносим, — опечаленно вздохнула мадам Ясмин, прикладывая длинные тонкие пальцы к вискам. Она была старой, даже по меркам вампиров, и в истинно вампирском стиле презирала почти все и всех. Кроме своей семьи и традиций.

Несмотря на прожитые годы и отвратительный характер, она была и оставалась красивой женщиной, на лице которой даже самый прозорливый не углядит почти тысячелетний опыт. Высокая, с тонкой талией и узкими плечами, с копной густых, черных, как ночь, волос и запоминающимся лицом, которое она тщательно поддерживала в ухоженном виде. Она очень любила себя, но еще больше любила своего сына, безграничной, практически всепоглощающей любовью и, возможно, из-за этой любви им очень часто не удавалось найти общий язык. Как в болоте, они увязали в спорах и противоречиях, болтаясь в трясине до тех пор, пока один не уступит другому.

— И что мне делать? — трагично вопросила мадам Ясмин. — Идти на бал одной?

Ян безразлично пожал плечами. Не отрывая взгляда от черных строчек, он положил себе на тарелку булочку и потянулся к масленке. Вообще, в этом разговоре не было никакого смысла, как и в самом завтраке. Для выживания вампирам требовалась только человеческая кровь, которая вкусна и питательна, в отличии от того, что едят люди и что подобно жеванию земли. Но мадам Ясмин после потери мужа и старших сыновей в последней битве против ликантропов, чтобы не сойти с ума от горя и как-то оправиться от потери решила отойти от прежних привычек и попробовать зажить по — новому. Результатом этого «по-новому» стало несколько нововведений. И одно из нововведений — обязательный, пусть и весьма редкий, завтрак всей семьей. И хотя от некогда большой семьи остались лишь двое, да и те собирались вместе в лучшем случае лишь пару раз в год, Ян с терпением и пониманием относился к материнским чудачествам, осознавая, что таким образом женщина пыталась идти дальше, отгородившись от пережитой боли, которая все еще преследовала вампиршу. Сам же вампир перестал любить завтраки примерно с тех пор, как в его замке перестала жить одна маленькая своенравная девчонка.

Однако при всей своей любви к матери, вампир категорически не желал проводить целую ночь в обществе богатых высокородных снобов, пытающихся заискивать перед ним, молодым Князем, представляя ему одну за другой своих дочерей. Именно ради ежегодного Бала Дождей, традиционно приводящегося в первый день лета его мать и прилетела из Швейцарии, где последние двадцать восемь лет проживала в небольшом доме на берегу озера, периодически принимая редких гостей. В ближайшее время она планировала вновь переехать, скорее всего, в Данию. Так она поступала каждые двадцать — тридцать лет, меняя место жительства и имя, чтобы не вызывать подозрения у окружающих, ведь женщина, которая не меняется и не стареет десятилетиями рано или поздно вызовет вопросы, способные вылиться в новую масштабную «охоту на ведьм».

— Да, — просто ответил Ян, намазывая масло на булочку, но совершенно не имея желания её есть. — Или ты можешь вообще туда не идти.

— Это традиция, Ян, — с нажимом произнесла мадам Ясмин, чуть повысив голос. — Традиции необходимо соблюдать, особенно такие.

Молодой мужчина едва заметно скривился, а после спросил:

— И чем эта традиция важнее всех остальных?

После недолгого молчания мадам Ясмин ответила:

— Тем, что ежегодно наша семья посещала Бал Дождей с самого первого дня его проведения, — её голос едва слышно дрогнул. — Именно там мы с твоим отцом впервые признались друг другу в любви.

Молодой Князь вздохнул, отложил булочку и повернулся к матери, намереваясь сказать, что ему очень жаль, что отец погиб, но это не значит, что его имя можно использовать для такой грубой манипуляции. Однако увидев лицо матери, он осекся. Её миндалевидные глаза влажно блестели, нижняя губа чуть подрагивала, а руки нервно комкали льняную салфетку.

— Сын, — проговорила она глухим голосом, — я тебя очень прошу…

— Ладно, — Ян подхватился, с раздражением отодвинув стул. Деревянные ножки противно скрипнули, проехавшись по отполированному до блеска полу. Бросил на стол сорванную с колен салфетку и широкими шагами покинул столовую, направившись в свой кабинет, чтобы ознакомиться с отчетными документами по недавно запущенному бизнесу.

Но сосредоточиться и поработать ему не дали.

В кабинет ураганом внеслась мать и, плюхнувшись в старинное кресло, обтянутое коричневой кожей, уставилась на сына с молчаливой претензией.

Несколько минут Ян старательно пялился в документы, игнорируя родственницу, но в конце концов не выдержал:

— Что?

— Бал уже завтра, — проговорила мадам Ясмин, поиграв дорогой туфелькой на высоком каблуке, надетой на длинную изящную ногу, закинутую на другую, такую же длинную и такую же изящную.

— И? — недоуменно поморгал Ян.

— И, если ты не хочешь опозорить и себя, и меня заодно, то надо начинать готовиться уже сейчас, — деловито проговорила вампирша, постучав ноготком по деревянному подлокотнику кресла.

— И как же я могу тебя опозорить? — возвел глаза к высокому потолку Ян.