…Поверка прошла как обычно, однако после того, как прозвучало «вольно, разойдись!», Ирина Ивановна поманила к себе Фёдора.
– Вы вернулись раньше времени, кадет Солонов. Что-то случилось?
– Никак нет! – как и на входе, бодро отрапортовал Федя, принявшись, как обычно, есть глазами начальство, «вид имея лихой и придурковатый», как шутил в таких случаях великий государь Пётр Алексеевич.
Но госпожу Шульц на хромой козе объехать оказалось куда труднее, чем дядьку-фельдфебеля на входе.
– Ай-ай-ай, кадет Солонов. – Ирина Ивановна погрозила пальцем. – Вы честный мальчик, врать не умеете совсем. Тем более мне. Рассказывайте, что произошло?
Федя почти что обиделся – как это он врать не умеет? Да он, если надо, так соврёт, что сам Шерлок Холмс не распутает, – но вовремя сообразил, что сейчас не время обижаться.
– Дома… в общем, дома, там… – и неопределённо махнул рукой.
– Что «дома»? – не удовлетворилась Ирина Ивановна.
– Поссорились они там, в общем. Поругались. Я… мне… пусть помирятся, что ли… мне тут лучше…
Вообще-то папа с мамой никогда не ругались. Мама порой укоряла папу за какие-то «неэкономичные» траты, хотя сама тратила, по мнению Феди, вдесятеро больше на всяческие наряды для сестёр совершенно «неэкономично». Папа же маму именовал исключительно «душенька» и «друг мой», или «Аннушка, сердце моё», и никакого желания ссориться с ней никогда не выказывал.
Однако, как ни странно, эта ложь сработала. Хотя, если разобраться, не такой и ложью она была. Что в семье теперь разлад, что сестра Вера, может быть, тоже пишет украдкой на стенах «долой самодержавие!» – это чистая правда. Хотя нет, Вера никогда б такую ошибку не сделала. Она б непременно написала бы правильно – «долой самодержавiе», никак иначе.
– Понимаю, – ласково сказала Ирина Ивановна. – Это, увы, бывает у взрослых, дорогой мой Фёдор. И тогда, наверное, и впрямь лучше дать им разобраться самим. Вы правильно сделали, вернувшись в корпус. Ступайте теперь спать. И не волнуйтесь, ссоры и размолвки случаются даже у самых близких друзей.
Фёдору показалось или госпожа Шульц при этом едва заметно погрустнела?
В комнате было одиноко и пусто. Петю увезли в Петербург; Федя поворочался, поворочался, но сна не было, как говорила нянюшка, «ни в одном глазу». Он так и не придумал, что делать. И вообще, он так привык уже засыпать, когда над постелью Ниткина горел читальный огонёк, что без него чего-то уже не хватало.
В конце концов Федя плюнул, слез с кровати и включил свет на Петиной половине.
Мыслям про Веру это не помогло, но хотя бы удалось уснуть.
Взгляд вперёд – 3
26–27 октября 1914 года, окрестности Гатчино и станция Пудость
Фёдор, Варлам и Пашка спустились к своим. Две Мишени шагнул навстречу, быстро хлопнул каждого по плечу, словно пытаясь удостовериться – это они, они самые, в истинной плоти.
– Они нас обойдут. Ночью едва ли сунутся, а утром снимутся и или к северу двинут, или к югу. Времени они с нами потеряли изрядно. – Он обернулся, бросил взгляд на белеющую под луной дамбу. – Эх, взорвать бы, да нечем. Патроны есть, гранаты есть, а вот взрывчатки… не порох же из гильз выковыривать.
– Жалко взрывать, – вдруг сказал Пашка. – Люди такую красоту строили, старались…
– И мне жалко, – мрачно согласился Две Мишени. – Да и нечем у нас. В общем, понятно. Противник или попытается вновь прорваться здесь, или, как сказал, обойдёт. Что ж, оставим тут крепкий заслон. С остальными вернёмся во дворец, надо дать отдых мальчишкам…
Судя по лицу Константина Сергеевича, решение это ему крайне не нравилось.
– Гатчино оставлено и горит. Что с государем, что с гвардией – никто не знает. В столице хаос. Запасные батальоны линейных полков перешли на сторону Временного собрания – ещё б они не перешли. Это самое собрание заседает в Таврическом дворце; немцы с мятежными гарнизонами фортов, пропустившими десант «добровольцев Гинденбурга», пытаются пробиться в столицу напролом, через Ораниенбаум, Петергоф и Стрельну; на нас наступает, судя по всему, отряд, прибывший по железной дороге через Ригу и Псков…
Наступило молчание.
Ночь быстро сгущалась, с запада катились волны непроглядных туч. Слопали луну, сожрали звёзды. Мрак заливал всё окрест, унылые облетевшие леса, дорожки, покрытые опавшими листьями; где-то совсем рядом скрывался вражеский отряд, отброшенный, но не разбитый.
– Как же так, Константин Сергеевич? – наконец выдохнул Варлам. – Как такое могло случиться? Если ехали через Ригу – выходит, немец Ригу должен был взять? А флот, а батареи, а гарнизон…
– Ничего они не брали, – раздражённо бросил Две Мишени. – С чего всё началось-то? Вошли без единого выстрела, наоборот – «по приглашению Государственной Думы», под дружественными флагами, с построенными на шканцах командами и оркестрами, исполнявшими «гимны свободного мира». «Марсельезу», например. Ага, оркестры Германского рейха – «Марсельезу»! «Международная помощь в деле установления порядка», так, кажется, они это называли…
– И никто их не остановил? – решился Фёдор. С самого начала заварухи газеты в корпус поступать перестали, оставались только слухи.
– Раз они добрались до Гатчино, вице-фельдфебель, очевидно, что никто! – сердито бросил полковник. И замолчал.
– Броневики они тут не протащат, ваше высокоблагородие, – заметил Варлам.
– Не протащат. Попробовали, не вышло. Так что или на север им, или на юг. Далеко. А здесь им делать нечего. – Две Мишени решительно спрятал карту. – Что ж, дело ясное. Выставляем боевое охранение и ждём утра. Утром начнём отход на Пудость.
Ночь тянулась медленно и мучительно. Фёдор с Варламом и Пашкой остались на мельничке; Две Мишени придал им десяток мальков. Игрушечный домик в погромах не пострадал, отопление исправно работало, в подвалах нашлись и дрова, и уголь. Завалив тяжёлой мебелью все окна первого этажа, поправив, насколько возможно, бойницы на втором, Фёдор назначил часовых и сам вскоре задремал, подняв воротник шинели и надвинув поглубже шапку.
Противник, конечно, мог попытаться проскочить по дамбе, пользуясь темнотой, но тут уже их ожидали растяжки-сюрпризы, щедро наставленные стрелками-отличниками. Можно было закрыть глаза и думать о завтрашнем дне, об отходе, о бое – только не о Гатчино, не о том, что могло случиться с семьёй, с мамой, с отцом…
За ночь их никто не потревожил. Немцы и наши взбунтовавшиеся части больше ничего не пытались штурмовать – ни мельничку, ни сам дворец. Не веря собственным глазам, Федя лично пошёл в разведку; но нет, противник обнаружен не был – отступили. Остался обычный мусор, грязные бинты, жестянки от консервов, пустые патронные пачки. Убитых никто не убирал, тела так и остались лежать подле домика.
…Колонна кадет была уже готова, когда Федя со своим отрядом добрались до дворца.
– Мариенбург ими занят. – Две Мишени задумчиво водил карандашом по карте-трёхверстовке. – И занят прочно, раз уж там эти, как их, «временные» угнездились и предлагают куда-то там записываться. Впрочем, не важно. Отходим на Пудость. Контакт с противником мы потеряли, впрочем, как и они нас. Утром снялись и ушли. Пора и нам.
…В подвалах дворца хватало всяческого добра. В конюшнях, частично сделавшихся гаражами, стояла полудюжина американских трёхтонок TAD и ещё столько же «руссо-балтов». Их нагрузили боеприпасами и провиантом, стрелкам-отличникам пришлось садиться за руль. Взяли даже цистерну с топливом и другую, поменьше, – с маслом. Князь был поистине запаслив; правда, ни ему, ни семье его это не помогло…
Двинулись колонной. «Жаль, мотоциклеток не нашлось», – подумал Федя, крутя баранку и мысленно в который уже раз благодаря Константина Сергеевича, чьим иждивением старших кадет стали заранее учить вождению автомобилей.