У Юльки кровь стучала в висках от усилий понять бабушку.
— В общем, — сжалилась Мария Владимировна, — ты-нынешняя никуда бы не исчезла, воспоминания бы остались с тобой, потому что инерционность и упругость вероятностных потоков… ох, прости, прости, опять я в эту науку… привели б к тому, что и одноклассники у тебя были бы почти те же самые, и Игорёк наш там бы наверняка оказался. Только Россия была бы другой. Во многом с теми же людьми, но другой. Лучше, как мы считаем.
Она вздохнула.
— Но так считают далеко не все. Твой двоюродный дядя, например, иного мнения. Он считает, что ничего не произойдёт, что мы лишь зря тратим силы. Пусть и дальше думает так.
— А если нет? — задрожала Юлька.
— Тогда, милая, — очень спокойно и очень серьёзно сказала бабушка, — он попытается убить нас.
— Ой…
— Мы тоже боялись, милая. Очень сильно боялись, — Мария Владимировна обняла Юльку, поцеловала в макушку. — Но — ничего, преодолели. И ты справишься. Вы хорошие с Игорьком, сильные…
— А ещё как-то иначе может выйти? Ну, если у кадет получилось? — выдавила Юлька, пытаясь отвлечься от жуткого видения: дядя Сережа с пистолетом пытается выстрелить в профессора.
— Может выйти так, что в нашем мире вдруг начнут проявляться черты совершенно иного. Ну, вдруг окажется, что в Зимнем дворце невесть откуда взялось Временное правительство. Но в это я не верю. Слишком уж безумно, а природа логична. И вообще, милая — мне гораздо более интересно, что у нас выйдет с тобой. Ведь «чувствующие», я так понимаю, существовали с незапамятных времён — помнишь все эти сказки о загадочных исчезновениях и возвращениях спустя много-много лет?
— Ну да… но это же сказки…
— Древние, милая, очень мало могли выдумать. От точности сведений у них зависела жизнь всего клана. Ты не могла бы сочинить историю про вкусный и полезный мухомор — твоё племя, твой род просто погибли бы, поверив тебе. Всё, о чём говорили древние, проистекало из их опыта. Знаю, знаю, — Мария Владимировна подняла руку, — настоящие историки меня засмеют. А я вот вспоминаю нашу войну… тогда было не до сказок. Кто врал, тот долго не жил. Правда, одна только правда, ничего, кроме правды — в этом был залог победы. Поэтому древним было очень трудно что-то именно выдумать. Как ты выдумаешь что-то о богах, если ты в них по-настоящему веришь? Поклоняешься Зевсу-громовержцу и сочиняешь всякие сказки про его похождения?
— Но ведь никаких богов никогда не было, — пискнула Юлька.
— Я, когда была маленькая, думала точно так же. А потом поняла — за всем тем, что мы считаем «выдумками», стояла правда, только мы её не можем пока понять. Ну, вот как с этими исчезновениями, о которых уже говорила. Юноша оказывается в стране фей, проводит там ночь, возвращается — а в его родной деревне прошли десятки лет, все родные его умерли, его никто не знает… Я вот считаю, что это про «чувствующих», про их способность менять временные потоки и возвращаться; а Николай Михайлович мой полагает, что я слишком много читаю не того, что надо. Так что, милая моя, запасаемся терпением и ждём. Что-нибудь да случится, непременно случится, не может не случиться. Да, кстати, — бабушка вдруг посуровела, — хочу тебе сказать, что твой дядя, наш недобрый знакомый гражданин Никаноров, пропал в неизвестном направлении. Ушёл в отпуск, да ещё и присовокупил две недели за свой счёт, уж не знаю, как уломал начальство… Он у тебя случайно туризмом не увлекался?
— Н-нет… — Юльке стало не по себе. Дядя Сережа никогда ничем не увлекался, кроме истории. Особенно — истории революции и гражданской войны, и всего того, что к революции привело. Но это Юльке было неинтересно, и бесконечных тирад дяди, обращённых к её маме, Юлька никогда не слушала, пропускала мимо. Мама тоже послушно кивала, но не более того. Дяде Сереже нужен был слушатель, а не собеседник, как говорила Мария Владимировна.
— Само собой, — кивнула бабушка. — Он и так зол был, как нечистый, прости Господи. Его из отдела Николая Михайловича-то перевели после того, как он милицию на нас навёл.
— Милицию? — Юлька должна была бы испугаться, однако она не испугалась. — Милиция же только жуликов ловит?
— Вот он и сказал, что мы — жулики и есть, — сухо сказала Мария Владимировна. — Приехали сюда, на дачу… искали, ничего не нашли, конечно же. Извинились. Ну, а гражданину Никанорову пришлось из отдела уйти. Ух, и злился же он!
— И поделом! — горячо выдала Юлька. Дядю Сережу ей было совсем не жалко. — Будет знать, как на людей клеветать!
— Будет, будет… вопрос только, куда он после этого делся.
— Так в отпуск поехал…
— Никогда он ни в какие отпуска не ездил. Всё равно на работу ходил, просто не к девяти утра, а, скажем, к одиннадцати. У него ж никого не было, ни семьи, ни деток…
Это было правдой. Какая-то «Татьяна» у дяди Сережи имелась, и о ней порой с насмешкой упоминала мама, но не более того. Женат дядя Сережа никогда не был, и детей тоже не имел.
— Вы думаете, бабушка, он… он туда отправился? — Юлька задрожала было, но взяла себя в руки. В конце концов она не просто девчонка, она чувствующая!
— Всё может быть.
— А где у них машина?
— Пуще глаза берегли, — усмехнулась Мария Владимировна. — Прятали лучше, чем Кащей смерть свою. Никак мы дознаться не могли.
— Я! Я могу! — Юлька очень спешила, ей очень хотелось оказаться полезной. — Я же чую! Чувствую!
— Верно, милая. Только на каком расстоянии?
Юлька вздохнула и сникла. Да, верно. Несколько метров…
— Но это ж я след машины учуяла! — решила не сдаваться она. — А когда она там стоит? Целая?
— Не машину ты «учуяла», — строго сказала бабушка. — А её работу. Если аппарат выключен — это просто кусок металла. Разных металлов, если быть точной. Но попробовать стоит. Я поговорю с Николаем Михайловичем…
И вновь Юлька оказалась в стенах того самого института, где окна были замазаны белым, словно в поликлинике, а на входе стояла настоящая охрана, не бабульки-вахтерши.
Она тут уже всех знала. И бородатого Мишу в неизменном свитере, словно связанном из верёвок, и того самого Пашу, высокого, худого, совершенно лысого и очень похожего на того самого Кащея из кинофильмов, и Станислава, толстого, смешного, в огромных очках, без которых он видел хуже, чем сова днём. Все они казались Юльке, несмотря на совершенно обычный их вид, тайными рыцарями загадочного ордена, вроде тамплиеров, про которых она только что прочитала в библиотеке Онуфриевых. Их связывала великая тайна, и они служили ей, словно своей прекрасной даме.
…Но даже им Николай Михайлович не открыл всего. Сказал суховато, что «надо ещё кое-кто померять при включенной схеме-один».
«Схема-один» это и была машина. Она пряталась где-то среди груд какой-то старой электронной аппаратуры, осциллографов, самописцев, усилителей и выпрямителей, и прочего, названия коих Юлька не смогла даже запомнить.
Где она стоит точно — Юльке не показывали. Она вообще сидела с завязанными глазами, а на плече у неё лежала рука Марии Владимировны. Рядом стоял и Игорёк — он, понятно, не мог пропустить такое.
— Рассказывай, милая, что ты чувствуешь; всё, что в голову придёт, всё выкладывай. Нам всё важно.
Интерлюдия 2.2
И Юлька старалась. Сперва, правда, она совсем ничего не чувствовала, так, что даже обидно стало. Тоже мне, «чувствующая»! Сейчас её застыдят и прогонят — за неспособность.
Потом стало чуть покалывать виски. Потом перед глазами заплясали огненные сполохи, словно смотришь на солнце, вернее, разом на множество солнц или ярких прожекторов, ездящих туда-сюда. Ещё потом они стали сливаться, соединяться, вытягиваясь вверх, так, что получилось нечто вроде вертикального веретена. Юлька честно обо всём рассказывала, и люди вокруг молчали, только гудели электронные блоки.
Веретено вдруг начало изгибаться, словно гимнастка, становящаяся на «мостик»; теперь это уже напоминало ворота, утолщение «веретена» сделалось чем-то вроде надвратного украшения — или фонаря, освещающего путь, вдруг пришло на ум сравнение.