Краскомы невольно шевельнулись. Кто-то переступил с ноги на ногу, кто-то поднял руку к затылку.
Троцкий, разумеется, не мог этого не заметить.
— Успокойтесь, товарищи командиры. Слово «враг» здесь означает не то, что принято считать у военных. Пролетариат, взявши в руки власть, не сможет ограничить себя буржуазными рамками в революции; для обеспечения своей победы пролетарскому авангарду придется на первых же порах своего господства совершать глубочайшие вторжения не только в феодальную, но и в буржуазную собственность. И нам пришлось это сделать, ибо иначе это никакая не революция, а просто переворот, и буржуазия, приспособившись, при сохранении товарно-денежных отношений в любом виде, просто вернула бы себе командные высоты в обществе.
Пролетариат же, осуществляя упомянутое мною выше глубокое вторжение в собственность, придет при этом во враждебные столкновения не только со всеми группировками буржуазии, но и с широкими массами крестьянства, при содействии которых он пришел к власти. Противоречия в положении рабочего правительства в отсталой стране — с подавляющим большинством крестьянского населени — смогут найти свое разрешение только в международном масштабе, на арене мировой революции пролетариата! Ибо, пребывая во враждебном окружении, когда великие державы Европы пытаются использовать нас в своих интересах, мы будем вынуждены идти с ними на те или иные соглашения — следовательно, сохранять какие-то буржуазные порядки. То есть соглашения эти в лучшем случае могут помочь нам залечить те или другие экономические раны, сделать тот или иной шаг вперед, но что подлинный подъем социалистического хозяйства в России станет возможным только после триумфа пролетариата в важнейших странах Европы. Теперь вам понятно, товарищи, почему так важна ваша полная, стремительная и абсолютная победа?
А за крестьянство, товарищи, не беспокойтесь. Свободный труд на государственной земле — ибо чем крестьяне хуже рабочих? — позволит нам решить все проблемы.
Он размашисто подписал последний приказ в пачке, прихлопнул ладонью.
— Выполняйте ваш долг, товарищи командиры.
На всём тысячеверстном фронте от Днепра до Дона в эти короткие летние ночи наступило непонятное, пугающее затишье. Добровольческая армия словно бы выдохлась, и уже не пыталась нигде атаковать. Напротив, её поредевшие части усердно копали землю, прокладывая траншеи, оборудуя пулемётные гнёзда и позиции артиллерийских батарей.
Обо всём это красные части старательно докладывали с фронта — и телеграммами, и «секретными пакетами», написанными то аккуратным почерком старого военспеца, то чернильным карандашом не шибко грамотного краскома, выдвинувшегося из самых низов.
— Что это значит? — ломал голову Сиверс, склоняясь над картой, рассечённой паутиной синих и красных линий.
— Ничего необычного, товарищ комфронта, — хладнокровно заметила Ирина Ивановна. — Наступательный потенциал добровольцев выдохся, самые одушевлённые их части пытаются восполнить потери. Вдобавок — не могу не сказать — белые старательно укрепляются на всех направлениях нашего грядущего наступления. Я бы сказала — наверняка не обошлось без сведений из нашего штаба. Или от комдивов. Всё-таки всецело доверять военспецам… особенно таким, как, скажем, комдив Ямпольский…
— У вас есть какие-то сведения по Ямпольскому? — вскинул голову Сиверс.
— Ничего себе «какие-то»! Я ведь, товарищ комфронта, служила в том же корпусе, что и он. Разве вы не смотрели его личное дело? Перед тем, как назначить на дивизию?
Сиверс смешался.
— Конечно, смотрел! Но что ж тут такого? Военспецов у нас теперь много. Громадное большинство вполне честно воюет… не без заложников, конечно, но это было необходимо. Тем более, что и расстреливать почти никого не пришлось. А верность огромного числа бывших офицеров это обеспечило.
— Угроза, как говорят шахматисты, сильнее её исполнения, — кивнула Ирина Ивановна. — Вот только в корпусе этот Ямпольский был самым что ни на есть ярым монархистом, «за веру, царя и отечество!» орал при каждом удобном случае. Не верю я таким, которые со всем пылом и вашим, и нашим. А сейчас его послушаешь — так чуть ли не старый большевик.
— А вы, товарищ Шульц? — прищурился Сиверс. — Вы не такая, выходит? Вы ж тоже в кадетском корпусе служили!
— Служила. Никогда этого не скрывала. Потому что с детства по лагерям да гарнизонам. Среди солдат выросла. Отец у меня лямку армейскую всю жизнь тянул, ни чинов, ни богатств не выслужил. А я новобранцев грамоте учила, ещё девчонкой будучи. Так что в кадетский корпус пойти — для меня как продолжение всё той же жизни. От гимназии ничем не отличалось. Такие же мальчишки, только в форму одетые. А вот господин-товарищ Ямпольский до полковника дослужился. Сами понимаете, товарищ Сиверс, этакие погоны не сами на плечи прилетают.
— Ну то есть никакого конкретного материала у вас на него нет, товарищ Шульц?
— Был бы конкретный материал, так комдив Ямпольский уже именовался бы «бывшим комдивом» и давал показания следователям ВЧК.
— Суровая вы барышня, Ирина Ивановна…
— Я не барышня. Я товарищ комполка.
— Но, раз материала нет, товарищ комполка, ничего по отношению к комдиву Ямпольскому мы предпринимать не станем. Дивизия его дерется хорошо. Позиции не сдаёт. Перебежчиков на сторону белых очень мало…
— Воля ваша, товарищ командующий. Мой долг был доложить вам.
— А теперь трава не расти, что ли? — Сиверс изобразил раздражение. — Нет уж, товарищ заместитель начальника оперативного отдела, сказавши «а», говорите и «б»! Просто поклёп возводить никому не позволено!
— Есть, не возводить просто поклёп. — Ирина Ивановна поджала губы, гордо вскинула подбородок. — Разрешите доложить о развёртывании ударных частей в районе…
Указка её уже скользила по карте.
Сиверс внимательно слушал.
Из дневника Пети Ниткина, июнь 1915.
(Записи по-прежнему ведутся с предельной, почти маниакальной аккуратностью. Обязательны даты, дни недели, место. Правда, заполняются страницы чем под руку подвернётся, то карандашом, то пером для каллиграфии. На бумаге — дорогой и качественной, светло-кофейного цвета появляются разводы и пятна…)
«…Мы не рыли ни траншей, ни окопов. Александровцев отвели с переднего края. И, после долгого перерыва, все наши роты оказались сведены вместе, в один батальон. Присоединились к нам и бывшие кадеты, сделавшиеся юнкерами — из Павловского, Александровского, Владимирского училищ. Бывшие наши недруги из возраста, старшего нас на год, теперь с почтительностью слушали наши рассказы о прорыве из столицы и спасении Государя. И неудивительно — мы-то сделались прапорщиками, а они до их пор не имели никакого чина. Забавно было смотреть, как Севка Воротников в обнимку расхаживает со Степкой Васильчиковым; правда, на вопросы, куда именно делся их ротный, полковник Ямпольский, бывшая шестая рота (а для нас они навсегда именно „бывшая шестая“, когда мы только-только пришли в корпус, будучи „младшей седьмой“) — бывшая шестая рота отвечала смутно и неохотно.
Оно и понятно. Слухи, что Ямпольский командует у красных целой дивизией, расходились среди нас, александровцев, всё шире. Поговаривали, что и капитан Шубников тоже среди „военспецов“, но этого следовало ожидать. А вот Ямпольский удивил. И удивил нехорошо.
Впрочем, что нам до этого „удивления“! Мы отошли от Икорца, нас сменили пехотные части из мобилизованных Таврической губернии. Силой духа они не отличались, и мы с Федором высказали Двум Мишеням своё удивление этим решением. Он же лишь пожал плечами и ответил фразой, которую мы доселе от него ни разу не слыхали: „начальству виднее, кого на передний край посылать“».
Глава Х.3
Отошла в тыл и кавалерия. Новосформированные 3-й кубанский кавкорпус и 4-ый Донской, из восставших казаков Вёшенской и окрестностей тоже куда-то исчезли.