Вот и на сей раз — один эшелон был и впрямь разбит, но подоспевшие корниловцы сноровисто сбрасывали под откос горящие вагоны, домкратами с бронепоезда опрокидывали паровоз, поражённый прямо в котёл удачным снарядам и даже оставляя собственных погибших товарищей — рвались дальше.

Павшие товарищи поймут и простят, когда придёт время встретиться. Но только в одном случае — если оставшиеся в живых победят.

Глава XIII.7

— Товарищ нарком… они, похоже, взяли телефонную станцию…

— Да, Ян, взяли. Отключают все номера скопом, вычислить, где мы, они не могли.

— А вдруг смогли, Лев Давидович? Вдруг продал кто-то? Шкуру свою спасая? Товарищ Троцкий — лакомая добыча!

— Лакомая, согласен. Ну что ж… Правде надо смотреть в глаза. Командуйте отход, товарищ Лацис. Если пролетариат не желает защищать собственную революцию — тем хуже для пролетариата.

— У нас всё подготовлено. Поезд под парами.

— Идёмте. И отдайте приказ всем частям держаться до последнего.

— Итак, товарищи. Приходится констатировать, что Москва или уже в руках белых, или вот-вот окажется в их руках. Они понесли тяжелейшие потери, завалили город трупами, однако озверевшее офицерьё своего-таки добилось…

— Григо г ий Евсеевич, без общих слов, п г ошу вас. Доложите лучше, как п г оходит пог г узка ценностей на ко г абли эскад г ы?

— Погрузка, Владимир Ильич, проходит планово. Все ценности из банков грузятся сейчас на линкоры. Основная часть — сюда, на «Севастополь», меньшие и не столь ценные — на крейсера. Центробалт произвёл отбор верных делу революции команд. Ненадёжные списаны на оставляемые нами старые суда. Всё новое, включая «Андрея Первозванного» и «Павла Первого» мы забираем с собой.

— Погодите, товарищ Зиновьев. Армия на Западном фронте оказала ожесточённое сопротивление полякам, сорвала их наступление — то есть верные и готовые сражаться части у нас есть? А вы уже думаете о бегстве?

— С этим мы пытаемся разобраться, но в военном ведомстве… то есть, простите, в наркомате по военным и морским делам без Льва Давидовича полный хаос. Никто ничего не знает, не берет на себя отвтственность, все отвечают «да-да, будет исполнено», но получить хоть какие-то сведения совершенно невозможно.

— Хм… расстрэлять парочку саботажников нэ пробовали, товарищ Зиновьев?

— Ах, Иосиф Виссарионович, да оставьте вы это ваше «расстрелять»! Военспецов расстреливали пачками, и что?.. Выжившие белым сдаются, на коленях прощения просят!.. В Москве было сосредоточено больше ста тысяч штыков! Весь стратегический резерв! И что же? — город сдан, всерьёз сопротивлялось лишь несколько полков, остальные — стояли и наблюдали, а потом отправили делегатов к белым!

— Ви так хорошо освэдомлэны, Григорий Евсээвич…

— Московский комитет партии прислал исчерпывающее донесение, Иосиф Виссарионович. Фронт разваливается на глазах. Верность идеалам нашей революции сохраняют лишь очень немногие части. Балтфлот — одна из них. Хорошо, что мы успели вернуть на корабли почти всех специалистов.

— Мнэ нэ прэдставляются вэрными паническиэ настроэния части ЦК.

— Прекрасно, товарищ Сталин! Вы уже не раз за последние недели выдвигали различные идеи, ни одна из них не привела к коренному перелому! Что на этот раз?

— Товарыщи, эсли ви вэритэ, что царь побэдил — он победит.

— Коба, избавьте нас от ваших несравненных силлогизмов, аллюзий и прочих словесных ухищрений! Что вы предлагаете? Как спасать положение?

— Так жэ, как ми эго спасали всэ годы до прошлой осэни. Нэобходимо вэрнуться в подполье. К счастью, я позаботился о том, чтобы оборудованиэ наших типографий осталось бы в нэприкосновэнности.

— В подполье?

— В подполье, товарищ Рыков. Чэм сэйчас займётся побэдивший царский рэжим? — тэм жэ, чэм и после пятого года. Рэпрэссии. Только тэпэрь они будут куда сильнээ. И чэм это кончится? — рабочий класс вновь двинэтся на баррикады, бороться за свободу. И повэсти новых борцов должны ми. Ужэ нэ повторяя прэжних ошибок.

— А вы уверены, товарищ Сталин, что рабочие будут по-прежнему доверять нам?

— Нам прэдстоит очэнь трудная работа — сохранить их довэриэ. Но я лично намэрэн бороться за это всэми силами. Поэтому ценности надо нэ грузить на корабли, а прятать здэсь. Впрочэм, кому милээ жэнэвскиэ кофэйни, тот, конэчно, можэт уэзжать в новую эмиграцию. А я никуда нэ поэду.

— Москва сдалась, товарищ начдив…

Перед Жадовым стоял растерянный боец его полка, ещё из тех, с кем они брали Таврический.

— Вот, телеграмма…

Жадов протянул руку, взял бланк. «Надо же. Всё рушится, а телеграф как обычно…» — мелькнула нелепая мысль.

— Ступай, Иван, — совсем не по-военному сказал Жадов красноармейцу. — Людей собери, кто не в охранении…

— Ага, — боец просветлел лицом. Верит, верит крепко, что начдив-15 Михаил Жадов придумает, что теперь делать. Ишь, побежал…

Жадов заставил себя войти в пустовавшую по летнему времени земскую школу, где разместился его штаб, с высоко поднятой головой и расправленными плечами. Мол, ничего страшного, командир ваш с вами и присутствия духа не теряет.

Яша Апфельберг полулежал на импровизированной койке, рядом, как всегда, сидела Даша.

Раненый комиссар бросил проницательный взгляд на бланк телеграммы в руке Жадова. Прикрыл глаза, вздохнул.

— Оставили Москву, так?

Даша охнула, закрывая рот ладонью.

— Так, Яков. Вот, телеграмму прислали…

— И что же нам предписывается?

— Действовать по обстановке.

— Обожаю подобные формулировки, — криво усмехнулся Яша. — Как именно действовать? По какой обстановке? У нас тут вокруг Каширы крутится сотни две кубанцев, остальные куда-то делись, верно я говорю?

Жадов молча кивнул.

— Вот пока мы тут сидим, беляки всё к Москве-то и кинули. А в старых полках разброд и шатание, а публика, в Москве оставшаяся — отнюдь не пролетарии…

— А что делать-то теперь? — мрачно спросил Жадов. — Куда подаваться? Отходить? Куда отходить? С ранеными что? Тебя-то, Яша, вынесем, а остальных?

— Никого нельзя оставлять, — скрипнул зубами Яша.

— Именно, что нельзя. А и отходить как? Куда именно? Москва всё. Если к Питеру пробиваться, так только в обход, дальний. Если на восток, то, опять же, куда? Что там сейчас начнётся, если армия разваливается?

— А она разваливается? — со внезапной надеждой вдруг спросил Яков. — Юго-восточный фронт Егорова не разбит. Белые бросили всё на Москву, а этих-то забыли! Может, туда и надо?

— Может, — кивнул Жадов. — Если там тоже не побросают винтари да не разбегутся.

— Рабочие дивизии не разбегутся, — твёрдо начал было Яша и вдруг осёкся. — Ой, нет, что я. В Харькове-то разбежались. Сперва дрались, а потом разошлись, как стало ясно, что город всё.

— Вот их небось и перевешали всех, — мрачно бросил Михаил.

— Не знаю, врать не буду, — честно признался Апфельберг. — В общем, Михайло, ты командуешь, тебе решать, но я б на восток отходил, а потом к югу б сворачивал. Мосты в Кашире наши, пешим маршем до станции Озеры всего ничего пройти, а там, если чугунка, как в народе говорят, действует, и до Рязани доберёмся. А это были тылы Егорова.

— Так и сделаем, — Жадов поднялся. Слава Богу, хоть что-то можно делать, заглушить этот страшный набат в голове — «всё кончено… кончено… кончено…»

Даша что-то шепнула Якову на ухо, поднялась, вышла следом за Жадовым.

— Михайло… ты на Рязань не шибко надейся-то.

— Это ещё почему?

— Да потому. Баба я, а слышу-то многое, что в сотнях гутарят.

— В каких «сотнях»?

— Ох, прости, это я по донской привычке нашей. В ротах, значит, бойцы, словом. Все уж знают, что Москва под белыми.