– Тсс! Идёт ваш барин!

И точно – кадеты едва успели юркнуть за узкую дверь какой-то кладовки, как послышались тяжёлые шаги и хорошо знакомый голос Ильи Андреевича произнёс:

– Мокеич, любезнейший… распорядись насчёт погрузки. Пусть в корпус доставят.

– Не извольте беспокоиться, барин, исполним в самонаилучшем виде! Не впервой, чай!

– Вот, держи, любезный. Договоришься сам с возчиками.

– Премного благодарен, батюшка Илья Андреевич! А с возчиками разберусь, они меня знают, не забалуют!

– Ну и хорошо. – Чувствовалось, что Положинцев сильно устал. – Неможется мне что-то. Груз как привезут, пусть сгрузят, я скажу караульным, где именно…

– Так, барин, может, вам саночки-то, того, позвать? У нас это недолго! Свистну Егорку, мигом примчит!

– Ничего, любезный, ничего. Распорядись насчёт доставки. А я пешочком. Морозец, хорошо, люблю…

– Как угодно, барин, как угодно будет! Всё, как обсказали, сделаем!

– Ну, бывай здоров, Епифан Мокеич…

– И вам здоровьичка, барин!..

Хлопнула дверь.

– Вылезай, огольцы! – зашипел в щель Мокеич. – Вылезай да бегом дуйте обратно! Ты, молодой барин, смотри, лета твои малые, да дела тёмные!..

– Погоди… – начал было Лёвка, но тут за дверью, там, куда скрылся Положинцев, вдруг раздались выстрелы – один, и другой, и третий.

Фёдор рванулся было, но жёсткая мозолистая рука Мокеича мигом ухватила его за плечо.

– Ку-уда?! Спятил?!

Отпихнул Фёдора и резко распахнул дверь сам.

Шагах в десяти, на расчищенной от снега, утоптанной дорожке, что вела от Приоратского дворца через парк, косо рухнув в сугроб, застыла человеческая фигура. А вдали Фёдор заметил пару убегавших во весь дух человек, один заметно ниже и тоньше другого.

– Ах ты ж аспиды!.. – Мокеич нырнул куда-то в сторону, миг спустя появился с настоящей берданкой. – А ну, огольцы, бегите, бегите прочь! Марьяна! Афоня!.. Все сюды! Дохтура и полицию!..

Епифан резко дохнул в лица кадет неистребимым луковым запахом:

– А вы бегите! Бегите шибче! Ничего не видели, ничего не знаете! Иначе хлопот не оберёшься!..

Побледневший Лев быстро кивнул.

Фёдор же замер, словно прирос к полу.

Бежать? Как бежать? Когда Илья Андреевич ранен, лежит там, в снегу, а они…

– Бегите, кому сказано! – страшно зашипел на них Епифан. – Ему не поможете! Дохтур нужон! Я-то фершальское дело маленько знаю, ничего… Мы его не оставим, а вы бегите – себя погубите, ему не пособите!..

И Фёдор в растерянности и смятении дал Льву Бобровскому потащить себя за рукав шинели прочь, по неширокой тропке, в начинающие сгущаться зимние сумерки.

За их спинами зазвенели тревожные звонки: спешила введённая государевым указом после сентябрьских взрывов на вокзале «скорая помощь» – новенькие «руссо-балты» в специальном зимнем исполнении [94] , на полугусеничном шасси.

Епифан, Марьяна, ещё какие-то люди столпились меж тем над Ильей Андреевичем, Фёдор призамедлился – Лёвка зло дёрнул его за рукав:

– Скорее! Пока не заметили!..

Они бежали, и кадет Фёдор Солонов чувствовал себя последним мерзавцем. Сейчас ему даже хотелось, чтобы их схватили, чтобы раскрыли, потому что с каждым шагом нарастало его отчаяние и отвращение к самому себе.

…Однако на них никто не обратил внимания. Они незамеченными проскользнули через лазейку в решётке, шагом миновали двор – самое большое подозрение у начальства, как известно, вызывает невесть куда мчащийся кадет; никем не остановленные, прошли и главный вестибюль.

Фёдор не ощущал под собой ног, лицо пылало. Он брёл за Бобровским, ничего не видя вокруг; Лёвка чуть ли не силой впихнул Фёдора в их с Ниткиным келью.

Петя сидел за столом, под уютной жёлтой лампочкой, аккуратно выводя на белом конверте с эмблемой корпуса: «Mademoiselle Зинаидѣ Рябчиковой въ собственныя руки» и на Фёдора поглядел рассеянно:

– А, здорово…

– Здорово, – выдохнул Федя. Нет, нельзя, нельзя никому ничего говорить. Пете – тем более.

Он забрался на свою кровать, лёг, замер. Перед глазами застыла, упрямо отказываясь уходить, одна и та же картина – завалившийся в сугроб Илья Андреевич, его тяжёлая шуба, скатившаяся с головы шапка, беспомощно откинутая рука; Федю трясло, с каждой минутой всё сильнее, и немота начинала жечь, словно раскалённый металл.

И сейчас он последними словами проклинал себя, что так и не задал Илье Андреевичу самый простой и главный вопрос: «Вы ведь из будущего, да?» Отчего-то это казалось сейчас безумно важным, в памяти внезапно всплыло лицо той самой Юльки из 1972-го, а за её спиной – удивительный мир, куда они едва-едва заглянули; а теперь, чувствовал Фёдор, эти двери закрываются навсегда.

И дико, дико несправедливо было, что кто-то покусился на Илью Андреевича, который денно и нощно строил в своём кабинете… что? Ясное дело, не сомневался сейчас Фёдор, новую машину времени взамен загадочно исчезнувшей старой!

Всё, всё погибало, а самое главное, душа Ильи Андреевича!.. Вдруг вспомнились слова отца Корнилия, как в Маньчжурии солдаты перед боем причащались и исповедовались, а он, полковой священник, отпускал им грехи вольные и невольные…

– Федь? Федя, ты чего? Вставай, на ужин уже сейчас просигналят!

Что? Ужин?.. Зачем ужин, какой ещё ужин?..

– Вставай, вставай, пошли! Константин Сергеевич вернулись, будут про государев смотр говорить сегодня!..

Слова Пети Ниткина доносились словно из дальней, очень дальней дали, из иного мира; мира, что упрямо не хотел отпускать кадета Фёдора Солонова.

Федя кое-как сполз с кровати. Машинально одёрнул покрывало – валяться, мягко говоря, не приветствовалось.

Одёрнул – и потащился следом за другом, повторяя и повторяя про себя:

«Спаси, Господи, люди Твоя и благослови достояние Твое…»

Вокруг шумел корпус, пробегали озабоченные кадеты, форся, промаршировала «вражеская» шестая рота, не преминув отпустить какие-то шуточки-дразнилки; Фёдор ничего не замечал.

«…победы на сопротивныя даруя и Твое сохраняя Крестом Твоим жительство…»

Матерь Божия, Приснодева, помоли Его за нас, грешных…

Исход

29 октября 1914 года, Санкт-Петербург

Таврический дворец, «штаб революции», как слышалось в коридорах Фёдору, не спал. Не спали и в городе, замершем, словно в ужасе, запершемся на все замки, но тут и там раздавались одиночные выстрелы, а кто и в кого стрелял – бог весть…

Солонов вернулся к своим, коротко, шёпотом, доложил полковнику, что слышал.

– Молодец, – похвалил Аристов. – Только… всё равно, где государь? Ведь ни отречения, ничего – был и нет его… Так не бывает.

В груди у Фёдора похолодело. Вспомнил, чем кончилась похожая история в другом времени, в другом 1918-м…

Шёпотом поделился с полковником, у того только желваки заиграли на скулах.

– Оставайся за меня, Фёдор. Пойду поспрашиваю граждан – вдруг да что выболтают…

Однако на ловца, как говорится, и зверь бежит – откуда ни возьмись на Аристова с Фёдором вывернулся холёный господин в дорогом сюртуке, с роскошно торчащими усами, в пенсне, и с совершенно седой, но не утратившей густоты шевелюрой.

– Отряд «Заря свободы»? – отрывисто бросил он. – Министр Ответственного правительства Милюков.

– Так точно, гражданин министр! – Две Мишени отточенным движением взбросил руку к козырьку.

– Отрадно видеть порядок и дисциплину, – суховато кивнул Милюков. – Массы у нас горячо поддерживают дело свободы, но вот порядка как раз несколько и не хватает…

– Делаем, что можем, гражданин министр. Кадеты наши преданы делу революции, но, как видите, отряд сохраняет твёрдую дисциплину…

– Вижу, полковник, – перебил министр. – Александр Иванович Гучков мне передали, что у вас утром будет особое задание, так?

– Так точно. Поскольку Аничков мост занимают кадетские роты нашего корпуса, мы их распропагандируем и добьёмся перехода на сторону свободы. Они сбиты с толку, гражданин министр, слепо выполняют приказания бывшего начальника корпуса…