Фёдор медленно попятился к выходу.
Ему никто не препятствовал.
Глава XIII
Конец декабря 1908 года, Гатчино
…Остались позади испытания. Седьмая рота толпилась перед учительской, тянула шеи, перешёптывалась: ждали фельдфебеля Фаддея Лукича с окончательным списком набранных каждым баллов. Дело было серьёзное – не набравшим необходимый минимум предстояло покинуть корпус и отправиться или «на попечение родителей», или в другое заведение. Болтали, что даже два или три балла у александровских учителей легко обернулись бы пятью или даже шестью в иных корпусах, попроще; но быть изгнанным – это жуткий и вечный позор. Если и окончишь классы, то в лучшем случае ждёт тебя провинциальное двухгодичное училище, а потом – линейная пехота, запасные батальоны.
Поэтому даже бравировавший всем и вся Севка Воротников трясся как осиновый лист. Семейство ему уже успело написать, что, ежели он опять всё провалит, домой пусть не возвращается.
На математике Фёдору удалось виртуозно подсказать Севке доказательство «пифагоровых штанов», и Воротников, что называется, выкрутился – получил вполне приличные «восемь».
Петю Ниткина, как лучшего, выпускали, «аки зверя рыкающего», в самом начале, на свежую экзаменационную комиссию, прибывшую из округа. Петя входил в кабинет вполне сносным строевым шагом, вставал по стойке «смирно» перед длинным столом, крытым зелёным бархатом, рапортовал, тянул билет, после чего вызывался «отвечать без подготовки, с дополнительными материалами» – и комиссия не сразу осознавала, в какую ловушку она угодила.
На испытаниях по физике Петя принялся излагать теорию атомов и молекул, дошёл до неких «молекулярных орбиталей», на каковых Иван Андреевич Положинцев его прервал, предложив комиссии немедля поставить означенному кадету двенадцать с плюсом и записать особое мнение, необходимое для похвальной грамоты. Комиссия в некотором замешательстве глядела на меловую доску, всю исчерченную и покрытую причудливыми символами, среди которых оказались и такие:
[77]
И, что называется, «немедленно и более того, сейчас же» со всем согласилась.
…Треск пишущей машинки смолк, дверь учительской распахнулась, Фаддей Лукич в парадной форме торжественно направился к доске, где вывешивались официальные объявления, неся на вытянутых руках заветные листы бумаги.
Кадеты, толкаясь, ринулись следом.
– Тихо вы, тихо, шебутная братия! – осадил их Фаддей Лукич. – Вешаю, уже вешаю!..
Последовала молчаливая, но суровая борьба за право смотреть, пока наконец Севка Воротников, как самый высокий, не принялся читать список по алфавиту, называя сперва лишь общие баллы.
Седьмая рота выдержала испытания хорошо, даже очень. Никто не опустился ниже красной черты, никого не отправят на переэкзаменовки и уж, понятно дело, никого не отчислят!..
Своей очереди Феде пришлось ждать некоторое время, однако он не торопился. В списке роты он оказался третьим, уступив лишь Пете Ниткину да – совсем немного! – Лёвке Бобровскому. Ниже десяти Федя нигде не опустился, у Ирины Ивановны получил одиннадцать за пропущенные две запятые, у Иоганна Иоганныча Кантора – тоже одиннадцать, за мелкую помарку со сложными дробями; зато у Двух Мишеней отхватил честные двенадцать с плюсом, и это оказался единственный предмет, где он обошёл Петю, довольствовавшегося простыми двенадцатью баллами.
Физик Илья Андреевич, однако, после окончания испытаний атаковал Петю и долго его допрашивал на предмет столь удивительных познаний; Петя краснел, бледнел и наконец – небывало дело! – выдавил, что читал некую книжку про кризис современной физики, где были разные формулы и соображения, но, похоже, сбился и на испытании, когда понял, что запутался, уже летел на всех парусах, отдавшись вдохновению и моля Матерь Божию не выдать.
Илья Андреевич смеялся до слёз.
– Тем не менее, поелику всю теорию вы, дражайший мой импровизатор, изложили весьма верно, чётко и правильно, похвальную грамоту вы целиком и полностью заслужили. Но я и помыслить не мог, что вы, господин кадет, почитываете работы герра Макса Планка!
– Почитываю, – скромно сказал Петя. – В изложении конечно же.
– Боже, и я вас ещё чему-то пытаюсь научить!..
– Ну, я электротехнику люблю, – признался господин кадет, «почитывающий» Макса Планка. – И про атомы люблю, загадочно уж очень!..
Илья Андреевич долго качал головой, но, кажется, удовлетворился Петиными не слишком стройными объяснениями.
– Совсем, Петька, головы лишился! – бранил потом друга Фёдор. – Я в твоих писаниях одни греческие буквы и мог различить, а уж комиссия едва из пенсне не повыпрыгивала!
Петя виновато вздыхал.
– Никто не должен догадаться, где мы побывали! Особенно если Илья Андреевич сам из этих, из того потока!
Ниткин только разводил руками и божился, что впредь такого не допустит.
– Ладно, – поостыл Фёдор. – Содеянного не воротишь. Самое главное – что испытания кончились. Теперь вот Рождество, а там бал – и каникулы!
– Бал… – вздохнул Петя. – Так на него с кем-то ведь идти надо…
– Лизу спросим, – вспомнил Фёдор. – У неё подруга, Зина, она хорошая, про «Кракена» книжки любит…
– Вот и иди тогда с ней, – обиженно пропыхтел вдруг Петя, густо краснея. – Не надо мне искать никого!.. Как будто я сам не могу! С ней и иди, а я… я вообще не пойду никуда…
– Петь, я… так ведь Лиза уже согласилась… – вырвалось у Фёдора. Внутри всё сжалось – друг обиделся, обиделся, правда, на пустом месте, из-за девчонки… хотя, конечно, не просто девчонки…
– Петь… ну что же теперь, не ссориться же?..
Ниткин не ответил. Забрался к себе на постель, лёг, отвернувшись к стене.
– Петь?..
– А как её хоть зовут?.. – раздалось бурчание из-под одеяла.
– Зина! – обрадованно выпалил Фёдор. – Зина! И… она хорошая, честное слово!..
Ниткин вздохнул.
– Может, не ходить совсем, а?
– А чего не ходить? – горячо заспорил Федя. – И потом… она, Зина, такая… мама у неё экономка, ей на такой бал, как у нас, никогда не попасть!
– Ладно, так уж и быть… Только чтобы она на бал пришла, хоть я её и не знаю… Так что, ты говоришь, она любит? «Приключение октопуса» или как там его? Дай хоть прочитать, а то о чём я с ней говорить стану?
Федя поспешно шлёпнул на стол другу своего драгоценного «Кракена», подарок Ильи Андреевича Положинцева.
– Вот! Читай!..
– Прочту, чего уж там… – проворчал Петя. – А адрес её ты помнишь?
– Узнаю! Всё узнаю! – Федя торопился окончательно погасить ссору. – Ты не обижайся, Петь… ну, честное слово, ничего дурного в том нет, если ты незнакомой девочке напишешь приглашение…
– Ладно, давай спать, – оборвал его Петя, хотя обычно заставить его погасить свет было задачей, сравнимой с двенадцатью подвигами Геракла. И добавил уже вполголоса: – И всё равно она откажется.
Ответное письмо от Зины пришло «ужасно быстро», как сказала бы Лиза, – уже к вечеру следующего дня.
Петя раскрыл золотистый, слегка надушенный конвертик с делано-равнодушным видом:
– Ну что, отказалась, конечно? – проворчал он, не заглядывая в листок.
– А я откуда знаю? – изумился Фёдор. – Тебе письмо, ты и читай!
Петя Ниткин взглянул – сперва одним глазом, искоса, потом уже как следует:
– Надо же, согласилась… – и вдруг густо, густейше покраснел.
– Ну вот, видишь, как хорошо!
– Угу…
Наступал Сочельник. Кадеты разъезжались; Петю Ниткина забрали мама и дядя; большинство из седьмой роты тоже отправились кто куда. Фёдору добираться было недолго; дома его встретил роскошный аромат пирогов, объятия родных; правда, сестра Вера казалась какой-то грустной и задумчивой, но этого следовало ожидать – после рассказа Лизы о впавшем в меланхолию кузене Валериане.