– А потом уже карманы! – пискнул самый мелкий шкет. Ему на вид было лет восемь, и уж его-то куда более рослый и крепкий Федя бы свалил, однако пацанёнок предусмотрительно прыгал у Бешеного за спиной.

– А потом уже карманы, – согласился Йоська. – Ну давай, барчук! На коленки встал, быстренько!..

«Солоновы не встают на колени».

Федя не знал, откуда это явилось, оно просто было и заполнило его всего горячей, кипящей волной.

«Солоновы не встают на колени»!

А если драка неизбежна, то бить надо первым. Это Фёдор отлично усвоил ещё в Елисаветинске.

– Шо, таки не встанешь? – удивился Йоська. А потом он выхаркнул Феде в лицо какие-то грязные и злые слова насчёт его, Фединой, мамы; слова настолько грязные и злые, что Фёдор их даже не запомнил; а ещё потом Йоська размахнулся картинно, занося правую руку далеко назад; и тут Фёдор недолго думая коротким прямым правой двинул ему в нос.

Двинул хорошо. И попал – ещё лучше. Голова Йоськи дёрнулась назад, кепка слетела, а Федя, ничего не видя в багровой ярости, кроме ненавистной физиономии, ударил снова, левым боковым. Он попал и второй раз, в скулу, Йоська на миг потерял равновесие, чуть не шлёпнувшись на спину. Но ловко извернулся и сам уже кинулся на Фёдора, несмотря на закапавшую на рубашку кровь. Правую руку он быстро сунул в карман и, хитро замахнувшись, вдруг резко поменял направление удара, коротко ткнув военгимназиста Солонова в подбородок.

Боль ослепила, Федю отбросило назад, однако на ногах он удержался – благодаря доскам забора.

Он уже ощущал что-то тёплое, струящееся по шее, однако замахнулся снова.

Где-то рядом заливисто раскатилась трель свистка. Кто-то гневно крикнул; и кто-то из Йоськиной своры завопил: «Атас!»

И все они кинулись врассыпную.

Но Федя это уже не очень видел, потому что к нему подбежал какой-то офицер в форме, потом дворник в сером фартуке; чьи-то руки подхватили его, кто-то быстро сказал:

– Рассечение, глубокое…

– Позвольте, голубчик, я врач… – Фёдора вертели, словно куклу. – Так, быстро к нам, в госпиталь!..

…В общем, переполох получился ужасный. Молодой подпоручик, первым спугнувший шайку, оказался папиным сослуживцем; он-то и протелефонировал полковнику Солонову.

В госпитале, что помещался совсем рядом, здесь же, на Соборной, рану обработали и зашили. Первым появился папа, бледный, но спокойный. Быстро осмотрел вместе с доктором шов, кивнул, сжал Феде плечо и сказал только одно слово – «молодец».

…Уже потом, когда Фёдора привезли домой, он узнал, что в кулаке Йоська держал тяжеленную свинчатку, грань которой и рассекла подбородок; рассекла глубоко, до самой кости.

Дома, конечно, все рыдали. Ну, кроме папы. Рыдала мама, рыдали добрая сестра Надя с нянюшкой Марьей Фоминичной; сестра Вера, как ни пыталась крепиться, а тоже разрыдалась, да так, что пришлось ей давать нюхательных солей.

Пришли несколько полицейских чинов, записали показания. Федя не стал говорить, что уже сталкивался с Йоськой – зачем? Ещё выйдет неприятность городовому Павлу Михалычу, а ему, Фёдору, это разве нужно?

…Бешеного искали. Однако он, не будь дурак, в тот же день и исчез – как сквозь землю провалился. Не видали его и в слободе за железной дорогой, и на деревенских рынках, и вообще в округе. Скрылась с ним и его шайка.

Зато какой был повод погордиться перед Лизаветой!..

Конечно же мама не могла не пригласить общество в ответ. И, конечно, Варвара Аполлоновна не могла не явиться вместе с дочерью.

Лиза выслушала Федин рассказ, разинув рот и прижав ладошки к щекам, – так и просидела, пока он не договорил.

– Ты такой молодец! И не испугался!.. Я бы со страху умерла, только этого Йоську увидев!..

Федя немедленно расправил плечи, ощущая в себе силы сразить десяток подобных йосек.

И, в общем, как-то оно само получилось, что на другой день отправились они в ту самую «Русскую булочную», где подавали лучшее во граде Гатчино мороженое. Благо были каникулы, Фёдор вообще ещё нигде не числился, и кричать им вслед дразнилки про «тили-тили-тесто, жених и невеста!» было некому.

…Катились цветными шариками под горку августовские дни, шумные и изобильные. Кончалось лето, для Феди – счастливое и радостное. Даже заживавший рубец на подбородке, при одном взгляде на который мама вздрагивала, а нянюшка охала и крестилась, – даже он ничуть ему не докучал, напротив. «Шрамы украшают мужчину».

А потом настало то самое утро.

Взгляд вперёд – 1

25 октября 1914 года, дворец Северный Палас князя императорской крови Сергея Константиновича Младшего, окрестности Гатчино

– Рота! Слушай мою команду! Занять позицию – окна первого этажа! Стрелки-отличники, команда Слона… то есть Солонова – на второй! Рассыпаться! Огонь только по моему свистку! Солонов – твоих это не касается! Резкий и злой голос – Две Мишени командовал отрывисто, уверенно, словно на корпусном стрельбище.

– Цинки вскрыть! Оружие зарядить! Шевелитесь, здесь вам не высочайший смотр!

…Второй этаж, нам на второй этаж, это ж мы – стрелки-отличники, они же – команда Солонова. Собранные с бору по сосёнке из старших возрастов лучшие стрелки корпуса.

Фёдор взлетел по ступеням – широченная лестница вела из залы первого дворцового этажа на второй, где вдоль всего фасада протянулась галерея, от конца до конца здания пройти можно.

– Слон! Командуй! – крикнул кто-то.

Окна уже выбиты, тянет октябрьским холодом, проёмы кто-то успел заложить мешками с песком, молодцы. Внизу – огромный, до самого горизонта тянущийся, парк: посыпанные песком аккуратные дорожки, белые беседки на островках посреди искусственного озера, перекинутые над протоками изящные мостки. Лес вдалеке; левее, к юго-востоку, где прятался городок Гатчино – многочисленные дымы.

Нет, про это я думать не буду, прикрикнул он на себя. Не буду думать, что сейчас там горит, что с дворцом государя, что с родной Николаевской, что с Бомбардирской, что с домом № 11 на оной…

«Командуй!» Командуй, Слон, и забудь обо всём.

– Миха, Лихой! Сюда. – Фёдор указал на первое из огромных, до самого потолка, окон. – Варлам, Стёпа – вы следующие. Бушен, Севка – вы дальше, через одно. А я тут, в серёдке…

Пары ему уже не было, потому что восьмой из стрелков-отличников, долговязый Юрка Вяземский по прозвищу, само собой, Вяземь, остался там, в пакгаузах у станции. Станцию они взяли, её занимала сейчас надёжная казачья сотня, противник же…

Противник быстро понял, что к чему, и начал обходить их сводный полк с фланга. Но они успели сюда, в Северный Палас, первыми.

В галерее валяется перевёрнутая мебель, подушки на диванах исколоты штыками, многие картины сорваны со стен, рамы изломаны, холсты изорваны…

Здесь словно побывало стадо взбесившихся быков.

Пока суд да дело, Фёдор высунулся наружу, на балкон, со своим карманным анемометром. Конечно, едва ли Две Мишени даст команду стрелять с таких дистанций, но всё-таки.

И, едва он откинул крышку приборчика, как заметил – там, вдалеке, где кончался сизый пригородный лес и начинался дворцовый луг, где стояли птичники и оранжереи, из зарослей поднялась широкая цепь крошечных фигурок, почти неразличимых с такого расстояния.

До чего же быстры, с досадой подумал Солонов. Вскинул к глазам бинокль, подкрутил верньер – слава богу, это немцы, наступают немцы, в кургузых своих мышино-серых шинелях и шлемах с дурацкими стальными навершиями.

Однако следом за мышино-серыми появились и наши родные, длинные, правда, почти выцветшие, и сердце Фёдора упало.

Никак не привыкну. Никак…

– …Товсь! – донеслось снизу зычное.

Две Мишени не отдал им, стрелкам-отличникам, никаких особых приказов. Оно и понятно, они старшие, ему хватит заботы с младшим взводом. Огонь по свистку, а остальное сами.