Рота невелика. Всего шестьдесят человек, а по штатам военного времени полагалось бы иметь двести тридцать пять. Но зато на эти шестьдесят — дюжина ручных пулемётов, а у остальных — верные «фёдоровки». Приготовлены гранаты, снаряжены запасные магазины, «стрелки-отличники» в последний раз проверили оружие.

Привезший их эшелон загудел, задымил и двинул в обратный путь, даже не переформировываясь.

Время, когда ждёшь, растягивается тягучим киселём. Федор Солонов ждал, застыв и даже не ощущая мороза.

Перед отправлением им выдали валенки с галошами. А ещё он надел две пары подаренных великой княжной носков. Она была права — сухие и согретые ноги зимой на фронте — первое дело.

А потом впереди показалась колонна.

Ещё до этого весть принесли разведчики. По рядам первой роты понеслось — идут, идут, идут!

Федор лишний раз ощупал снаряженные магазины. Страха не было — вернее, был, но тот, что помогает тебе быть осторожным, хитрым, выносливым, а не заставляющий бежать без оглядки, бросая всё на свете.

И точно. Конная колонна красных шла, словно на парад. Под знаменем. Без головного дозора — словно и не на войну, а на парад.

И, когда она подошла совсем близко, грянули выстрелы, почти в упор.

Федор выстрелил в человека на коне, ехавшего рядом со знаменосцем, в добротном полушубке и с деревянной кобурой маузера на боку, по виду — явно командир. Всадника смело с седла, опрокинуло на спину, швырнуло под копыта другим лошадям; и после этого Федор уже стрелял, как мог быстро, одиночными, почти не целясь, но и почти не промахиваясь.

Угодившие в засаду красные кавалеристы поспешно разворачивали коней, кто-то пытался отстреливаться, но головной эскадрон полег почти полностью. Следовавшие за ним попытались было развернуться лавой, подались в поля правее и левее от дороги, но на заснеженной земле видны были лучше, чем на ладони. Пулемёты первой роты сбивали всадников, падали несчастные лошади, и очень скоро все конники, кто мог, уже мчались прочь, немилосердно работая нагайками.

Тел на припорошенной земле осталось очень много.

— Доложить о потерях! — гаркнул Две Мишени.

Таковых не оказалось. Никто не был даже ранен.

— Поздравляю с успехом, молодцы!

— Рады стараться! — дружно ответили кадеты.

Двинулись той же дорогой, какой проскакал совсем недавно самоуверенный неприятель. Конный дозор отправился вперёд, выдвинулись и боковые.

Окрестности Юзовки густонаселены, села тут богатые, спрос на провизию всегда был высок; вскоре дорога вывела роту полковника Аристова на сельскую околицу. Дозорные до этого прислали вестового, с донесением, что противник тут не задержался, отступил дальше, к городу.

Евдокиевка, ближний пригород Юзовки, имевшая около тысячи жителей, торговлю бакалейными товарами некоей Прасковьи Ивановны Молотковой, мельницу купца Синаревского, а также двух торговцев пивом — Игнатищева и Кузякина — была красными оставлена без боя. Они даже не успели испортить телеграф.

Телеграфист, правда, сбежал, но Две Мишени лишь пожал плечами и сам сел к аппарату.

Вестовые помчались к другим отрядам, прикрывавшим дерзкую горстку кадет с флангов.

Отбив телеграмму, Аристов махнул своим:

— Идём, господа прапорщики.

Через селение прошли лихо, строем, отбивая шаг, несмотря на валенки. Народ следил из-за занавесок, но приветствовать добровольцев не спешил.

— Ждут, чья возьмёт, — пожал плечами Две Мишени в ответ на недоумённые вопросы кадет. — Не осуждайте их, господа.

— Но Манифест… — запротестовал было Федор, однако Аристов лишь махнул рукой.

— Манифесты манифестами, а жизнь жизнью. Это мы с тобой, Федор, готовы по государеву слову в огонь и воду, потому что этим стоит Россию; а народ здешний так рассуждает, что манифесты на булку французскую не намажешь. И спорить с ними затруднительно, я бы сказал.

Оставив позади Евдокиевку, шли маршем дальше. Высланные вперёд дозоры доскакали до самых окраин Юзовки, вернулись поражённые:

— Их нет, никого!

— Как это «нет»? — сердился Две Мишени. — Не могут не быть! Засесть на границе города, занять оборону, подтянуть артиллерию — азбука военного дела!

— Виноват, господин полковник, однако мы проверили целый квартал — пусто! Рабочие с семьями, сидят себе, не высовываются. Опросили нескольких — все утверждают, что конники проскакали мимо, дальше к центру Юзовки. Якобы идут на город бесчисленные «беляки», будут рабочих пороть, комиссаров расстреливать.

Две Мишени раздумывал недолго.

— Эх, не конница мы… ну да ничего, и пешим порядком доберёмся.

Окраина самой Юзовки встретила их невзрачными и бедными домишками, размокшей, раскисшей дорогой и точно так же, как и в Евдокиевке, попрятавшимися обывателями. Справа и слева поднимались фабричные трубы, чуть дальше — вершины надшахтных стволов. Несмотря на все революции и прочее, заводы продолжали работать, снег припорашивало гарью.

Две Мишени решительно постучал оголовком казачьей нагайки в ближайшую дверь. За окном мелькнуло бледное и перепуганное бабье лицо; немолодая уже женщина в накинутой на плечи худой кацавейке приоткрыла створку.

— Вот что, любезная, — строго сказал Аристов, не дав ей даже заговорить. — Власть тут теперь будет прежняя, законная. Власть государя нашего. Армия пришла. Так соседкам всем и передай. Вот прямо сейчас и беги. Нас не бойся, мы — закон и порядок. Мы никого не трогаем. Давай, всем расскажи, и пусть соседки тоже всем, кому смогут, расскажут.

Баба судорожно закивала.

Две Мишени кивнул ей на прощание и колонна кадет (по-прежнему лишь шестьдесят человек) двинулась дальше.

Вскоре откуда-то с востока донеслась отдалённая стрельба. Две Мишени усмехнулся, очевидно довольный:

— Сработало.

И колонна двинулась дальше.

Кадеты разбились на тройки, рассыпались по сторонам, примерно три десятка человек — главные силы — оставались с полковником. Смешно сказать, думал Федор, пробираясь вместе с Петей Ниткиным каким-то огородами, Две Мишени что, решил взять Юзовку вот так, нахрапом, с «ротой», состоящей, по сути, из одного слегка усиленного взвода?

Однако они проникали всё глубже, и народ только провожал их изумлённо-перепуганными взглядами.

И именно они, Федор Солонов с Петей Ниткиным, заметили торопливо перебегавших вооружённых людей в солдатских шинелях, но с красными лентами на таких же, как у самих кадет, форменных папахах из армейских складов.

Они пробирались, перебегали, солдаты были явно опытными, прошедшими японскую, но кадет не заметили.

Кинжальный огонь в упор — и, оставив полдюжины тел, четверо уцелевших бросились наутёк, кинув даже винтовки. Один, раненый, тоже попытался бежать, но свалился, и успел крикнуть «сдаюсь!»

Подоспевший Две Мишени задал лишь один короткий вопрос:

— Штаб?..

— В гимназии… — простонал пленный, пока Лев Бобровский умело и деловито накладывал жгут и бинтовал рану.

Глава VI.3

— В какой именно?

— В женской…

У Пети Ниткина в кармане, разумеется, оказался детальный план Юзовки, а где он им разжился — то никому не ведомо.

— Гимназия Ромм или Левицкой?

— А… пёс знает… мы не местные…

— Приметы знаешь?

— Там… вывеска… насосы… и дом кирпичный с башенкой…

Все взоры обратились на Петю, каковой невозмутимо извлёк из-за пазухи какой-то справочник, полистал его, после чего объявил:

— Гимназия Ромм. Угол Первой линии и Садового. Пошли.

Раненого красноармейца оставили сидеть на ступенях церквушки, убедившись, что рана тщательно забинтована:

— Сиди, думай, может, в себя придёшь, — сказал на прощание Две Мишени. — Мы не ваша братия, мы раненых не добиваем, а пленных не мучаем, что бы вас комиссары ни рассказывали.

Первая линия Юзовки застроена была двухэтажными более-менее приличными домами, снег давно скрыл осеннюю грязь, так что город смотрелся даже нарядно, несмотря на гарь из бесчисленных заводских труб. Кадеты маршировали бодро, держали строй, оружие во положении «на плечо». Здесь, в самом центре, было тихо, лавки закрыты, обывателей совсем не видно.