— Ирина Ивановна! Милая! Я, я — я вас люблю! Люблю и прошу… — тут он попытался встать на одно колено, пошатнулся, и Федя Солонов едва успел подхватить его в последний миг. Лицо полковника дрогнуло от боли, но ладонь уже раскрывалась. Тускло блеснул простой золотой ободок кольца. — И прошу стать моей женой!

Все так и замерли. Спасённые заложники, александровцы, Федор с друзьями. А потом в тишине кто-то вдруг громко всхлипнул.

Севка Воротников! Силач и покоритель множества девичьих сердец — это он громко всхлипнул и, не стесняясь, рукавом утёр слезы.

А Ирина Ивановна чуть склонила голову набок, улыбнулась, тоже смахнула слезу, и сказала:

— Я согласна. Я тоже вас люблю, милый мой Константин Сергеевич. А теперь, если мы покончили с объяснениями, позвольте мне, как невесте, позаботиться о вашей ране.

Глава XII.1

Ничего этого не зная, только слыша треск стрельбы да разрывы снарядов — в отдельных местах города ещё продолжались бои — Волынский полк, развернувшись в боевые порядки, продвигался по харьковским улицам со стороны слободы Ивановки. Двигались сперва по Большой Панасовской, затем перешли Лопань по мосту в створе Ивановской улицы — это был самый северный из городских мостов и александровцы не успели его занять.

Шёл Волынский полк, свежий, готовый к бою, решительный и злой, во многом напоминая характером своего командира. Только, в отличие от начдива Нифонтова, упрямо остававшегося на старом посту, волынцы не нуждались в костылях и подпорках.

Сам же Нифонтов упрямо ковылял в первых рядах своих стрелков. Выцветшая форма, петлицы начдива, а на груди — орден Красного знамени за номером 14.

Стрельба слышалась то впереди, то правее. На левом фланге сохранялась тишина, и понятно, почему — там белых не было, полного окружения города ещё не случилось.

— Куда двигаться будем, товарищ комдив?

— Не знаешь, Ефимов? Эх, а ещё комбат. Беляки наскочили, но их мало. А раз их мало, то брать будут самое важное. Телефон, телеграф, склады, штаб фронта. Мосты через Лопань наверняка держат. Вокзал. Артиллерия гремит — слышишь? Тяжёлая. Притащить с собой не могли, значит, бронепоезд пригнали. Значит, на вокзале их главное кубло. Туда и бить станем.

— Так чего ж с эшелона слезли?

— Храбрый ты у меня боец, Ефимов, но глупый. Да не обижайся, я это любя. Северный ход — оттуда они атаки и ждут. Там мы должны были развернуться, оттуда наступать. Ну, а мы их обрадуем, — Нифонтов хрипло рассмеялся. — И город заодно вычистим. Много тут контры быть не может. А держать им мест разных надо изрядно. Следовательно, на каждой точке их едва ли больше пары взводов, а то и меньше. Вот мы и пойдём, их по пути прихлопывая. Опять же, если они на бронепоезде пожаловали, то полевой артиллерии с собой много привести не могли. Улавливаешь, Ефимов?

— Так точно, товарищ начдив!

— Вот и молодца. Мы рассеиваться не будем, кулаком надо сжатым бить, а не пятернёй растопыренной…

Совсем недалеко от них, за тёсовыми крышами и садами, где тянулась Сумская улица, тяжло ударили взрывы, стремиетельной барабанной дробью рассыпалась стрельба.

— Ишь, «фёдоровки», по звуку ясно, — прищурился Нифонтов. — Не простые солдатики тут, Ефимов, не тавричане мобилизованные…

— Офицерский полк, да, товарищ начдив?

— Он самый. Вот только кто? Марковцы, дроздовцы, корниловцы или деникинцы? Впрочем, неважно, всех на штык возьмём. И рядом совсем, хорошо, мне ковылять ближе. Подай-ка, Ефимов, мне карабин. Я эти новомодные штуки не люблю…

— Тут чека харьковское рядом… Может, там и стреляли, товарищ начдив?

— Да наверняка. Молодцы братва, отбиваются, не драпанули, в отличие от остальных… Ну-ка, Ефимов, бери как две роты, да пойдём с тобой, поможем товарищам… Остальным батальонам задача поставлена, справятся.

Волынский полк перед началом «событий» содержался по штатам мирного времени, проводимая Советской властью мобилизация его численность почти не увеличила, и две роты, наступавшие через окрестности университетского сада, имели в общем лишь около двухсот пятидесяти штыков.

Однако стрельбы больше не слышалось, и Нифонтов нахмурился.

— Разведка! Спим?! — рыкнул он.

Очень скоро оттуда, где скрылись его бойцы, вновь донеслись выстрелы.

— Тьфу, пропасть! Обнаружили себя!.. Точно тебе говорю, Ефимов — офицерский полк тут. И из лучших!..

— Александровцы?

— А пропасть их знает!.. Павлов! Ну, чего там? На кого нарвались?

Боец встал навытяжку: стойка «смирно» перед начальством, пусть даже и революционным, была давно отменена, но старые привычи быстро изжить невозможно.

— Не могу знать, тащ начдив! Как они нас углядели, Бог весть! Мы сторожко пробирались, и вдруг — от дома, где чека, как сказали — давай палить! Иванцова да Семенченку сразу убили, Пирогова ранили, мы сразу назад…

— Откуда стреляли, вы хоть заметили?

— Так точно, тащ начдив. У чеки-то грузовики стоят, а палили по нам с окон, второй этаж да выше.

— Значит, взяли они чеку… — Нифонтов зло оскалился.

— Да может, товарищ начдив, наши же товарищи разведку нашу за беляков приняли?

— Не дури, Ефимов. Я беду нутром чую. Нет, на грузовиках подскочили, на испуг взяли. Надеюсь только, что товарищ Бешанов контру в своих подвалах успел к праотцам спровадить… Всё, отставить разговорчики! По группам — разберись! Как учил я вас!..

Прикрывая друг друга, боевые группы волынцев атаковали по всем правилам, резко, внезапно, однако их явно ждали.

Из окон здания ЧК ударили пулемёты — во множестве. И они ловили любого, кто дерзнул высунуться на открытое пространство. А потом оттуда вылетела граната, брошенная с такой силой, как простой боец никогда бы не сумел и разорвалась прямо в гуще волынцев, уже изготовившихся к броску.

Стреляли из окон так плотно и так метко, что Нифонтов, скрипнув зубами, велел отходить.

Велеть-то он велел, да поздно.

Стрельбы вспыхнула у волынских рот за спинами, из-за углов полосовали ручным пулемёты и казалось, что ими, пулемётами, вооружён вообще каждый из беляков, и патронов у них с собой бесконечный запас.

— Обходят, черти, — яростно захрипел Нифонтов. — Назад давай! Все назад!

Боевые группы отступили от Сумской, но от противника не оторвались. Беляки повисли на плечах, они не жалели патронов, и, похоже, пытались взять две роты волынцев в кольцо, те отстреливались, как могли, но вот тут-то и сказалось преимущество «фёдоровок», особенно, когда они в должном порядке, вычищены, смазаны, ухожены и каждый боец благославляет тот момент, когда начальство приказало брать с собой тройную норму патронов.

Волынцы несли потери, но не рассеивались, держались вместе, упрямо пробиваясь на запад, к главным силам полка. Нифонтов отходил с последними.

…Фёдор Солонов сменил магазин в «фёдоровке». Предпоследний. «Выбирай цель как следует, Ѳедоръ Алексѣевичъ» — словно наяву услыхал он голос отца.

Он сменил позицию, припал на одно колено — его скрывала густая сирень — и в прорези прицела вдруг возникли несколько фигур в красноармейской форме, а среди них явно командир, с алой каплей их ордена на груди. Rara avis, как сказали бы мудрые римляне.

А спустя ещё мгновение Фёдор Солонов узнал этого командира.

Павел Нифонтов, отец Костьки Нифонтова, хлопотами его, Федора, отца переведённый из кронштадских казематов в гвардии Волынский полк; и потом взбунтовавший этот самый полк, изменив присяге.

Прапорщик Солонов, александровец досрочного выпуска 1914 года, не думал сейчас о том, что перед ним — отец его однокашника, с которым Фёдор пережил самое невероятное, самое замечательное приключение; что перед ним герой-маньчжурец, что сражался рядом с Алексеем Евлампьевичев Солоновым, что честно проливал тогда кровь за отчизну; нет, сейчас перед ним был просто неприятельский офицер, командир, кого надлежит выбивать в первую очередь из сугубо практических военных соображений, а не из какой-то там «мести» или чего-то подобного.