В лесу нашли связанного, избитого, обожжённого железом и ограбленного догола войскового писаря Кальтотинда, того самого, которого назначали выкрикнуть предложение не пускать царя на землю войска. Он плакал и кричал, что его пытали, но он ничего не выдал. Атар сразу почувствовал ложь. Позвали менталиста, монах констатировал ложь. Писаря, как труса, хотели лишить казачьего статуса, выпороть и выгнать в том виде, как он есть, из пределов войска, его имущество пустить на поток и разграбление, семью обратить в смердов. Но Атар почувствовал ещё какую-то недосказанность.

— А почему ты оказался в лесу?

— Перепился и отправился подышать воздухом, — заявил бывший писарь.

Казаки расхохотались, поскольку писаря не уважали за малую вместимость и неустойчивость к винищу, и собрались с насмешками выгнать его ещё и как поганого хлюпика. Но оказавшиеся рядом менталисты констатировали ложь. Тогда его вновь начали спрашивать, он стал путаться, его принялись пытать и выяснилась страшная картина.

Писарь давно уже был на содержании у царя Локасника, сообщая ему всё о жизни Свободного войска. Он донёс и о прибытии царей с наследниками, и о том, когда прощальная попойка. В день кутежа к нему подошел раб-локасникец и прошептал, что его ждут в лесу с наградой за верную службу. Писарь, который действительно уже был в серьёзном подпитии, попёрся за рабом. Никто на них внимания не обратил. А в лесу поджидали воины Локасника. Царевич Аристоликс сразу велел его схватить, раздеть и накалить железо. Писарь, не дожидаясь раздевания и пыток, рассказал, где кто из знати остановился. Ему вручили увесистый кошель с золотом, а затем этот кошель закопали в землю, писаря всё-таки раздели, малость побили так, чтобы синяки были поэффектнее, пару раз приложились к нему раскалённым железом, положили на то место, где был зарыт кошель, и оставили связанным.

— Если соврал, вернёмся и кожу с живого сдерём! — пригрозил Аристоликс. — А если правду сказал, то заорёшь, когда твои будут пытаться за нашими гнаться, найдут тебя, и отбрешешься, что схватили тебя случайно и зверски пытали, но ты ничего не сказал.

Писаря судили и распяли, а всю его семью, как сообщников и семя предателя, продали в рабство.

Ашинатогл пылал гневом, клялся захватить весь Локасник и стереть с лица земли все его города, заселив их агашцами. Однако Атар, который, как равный, должен был быть одним из принимающих клятву, заявил:

— Старший брат, я тебя прекрасно понимаю и сам был бы столь же разгневан. Но не годится властителю принимать важнейшие решения в таком состоянии. Остынь несколько дней, и ты сформулируешь клятву точнее, а если уж повторишь так же, то я её приму.

Рука Ашинатогла инстинктивно потянулась к мечу, но, поймав себя на этом, он расхохотался и признал правоту брата.

— А вот клятву не брать в рот вина, пока мы не возьмём первый город этих подонков, ты примешь?

— Эту да, — улыбнулся Атар, поняв, что Ашинатогл собирается после этой клятвы выйти на гудящий на площади войсковой круг и взять такую же со всего войска. Отказаться будет позорно, а дисциплина нужна будет железная, особенно пока не подойдут подкрепления.

Ашинатогл немедленно послал гонцов к Тлирангогашту, повелев ему собрать войско в столице, оставив небольшой гарнизон, и вторгнуться в Локасник с юго-востока. К северной армии, стоявшей на границе с Канраем, был послан аналогичный приказ развернуться (тем более что из-за этого Йолура канрайцам сейчас было не до войны) и вторгнуться с северо-востока. Атар понимал, что в регулярной войне шансов у Локасника нет. Но, по опыту старков со Ссарацастром, он уже представлял, в какую бесконечную партизанскую войну выльется завоевание, если оно состоится. Атар решил при случае слегка намекнуть на это побратиму, а там уж пусть сам решает.

Кто был счастливее всех в эти дни, так это царевич Шутрух-Шаххунда. Жена, увидев его доблестно сражающимся, а затем серьёзно (но не опасно) раненым, окончательно изменила своё отношение к мужу, а тот купался в лучах её любви и ласки. Он с гордостью нацепил на золотой шнур солдатский медальон за храбрость, пожалованный ему казаками, а отец, улыбнувшись, поздравил его с первой наградой. Старкский наследник Лассор получил золотой медальон с пятиногим львом из рук царя. Все другие старки тоже заслужили награды за искусство и доблесть в бою.

Словом, неожиданное испытание скрепило союз. А оба царя теперь понимали, по какому острому лезвию бритвы они прошлись в прошлом году: альтернативой их нынешнего союза и взаимного процветания было взаимное уничтожение.

Ашинатогл не понимал ещё одного: его последние сны относились к будущему, но к какому? Тому, которое они миновали? Или тому, к которому их стремительно несёт сейчас? Из краткого разговора он осознал, что будущее было показано только ему, но не Атару. Он вновь вспомнил тот страшный день на берегу Локары, когда он потерял семерых сыновей и получил нового сына и наследника. Да, основные решения тогда принимал агашец, а не лиговаец. Атар лишь вёл себя по законам чести и доблести, а распутывать ситуацию пришлось Ашинатоглу. И, видимо, при любом повороте Судьбы агашская корона была суждена Тлирангогашту. Но тут в голове у царя появилась подозрительная лёгкая боль, предупреждавшая о том, что в его вроде бы логичных построениях что-то не совсем так. Так что перед царём стояла важнейшая задача: опять всё верно понять и правильно свернуть на следующей близкой развилке.

Казаки прошли прямым путём через перевал, заросший тернием, акациями, крапивой, нарывником и прочими колючими и жгучими растениями, в гневе быстро прорубив себе дорогу. Ранее через этот перевал проходила одна из дорог из Локасника на юго-восток и юго-запад, но, поскольку казаки при первой возможности весьма нагло "шалили" с купцами и путниками, дорога оказалась заброшена, а потом уж обе стороны понемногу подсаживали колючек, чтобы перевал был естественной преградой. Теперь этой дороге предстояло ожить. В результате через три дня после войскового круга был атакован и взят отчаянным приступом южный форпост Локасника город Сарданас. При этом была уничтожена либо пленена большая часть нападавших на Вольное Войско, не ждавших столь быстрого и мощного контрудара и собиравшихся несколько недель отбивать набеги, а потом в порядке отступить перед большим агашским войском. Заодно были освобождены казацкие женщины, уведённые во время ночного набега.

Удержать казаков от грабежа и мести было невозможно, но уже на следующий день Ашинатогл строго приказал остановить разграбление города и больше не трогать население. Атар, понимающе улыбнувшись, сказал:

— Узнаю горцев. Сначала наглеют и нападают, затем падают духом и просят о мире, а затем бесконечно воюют и бунтуют.

Агашец задумался. Он удалился в маленькую часовню, поставив перед дверью охрану из самых надёжных почтенных казаков и велев никого не пускать, кроме брата. Там он, после дня покаяния, поста и молитв, сделал то, на что почитатели Победителей решались лишь в крайнем случае: вознёс молитву Богу Единому.

"О Создатель и Тот, Кто установил главные законы мира и души! Тот, Кто находится вне всех существ, времён и миров! Почему именно я, недостойный, оказался предназначен определять линию Судьбы всего нашего мира? Если это не так, прошу Тебя, развей мои грешные мысли. Если же это так, прошу Тебя, насколько возможно, поясни мне мой путь и дай мне силы не сворачивать с него. А я приму это как своё главное служение в жизни, перед которым отступит даже царское служение. Не воспринимай эту молитву как дерзость, это призыв в крайности. Ещё раз молю Тебя, чтобы Ты, если это возможно, прояснил мои мысли и укрепил мой дух".

Совершив молитву, Ашинатогл погрузился в состояние медитации, продолжая в душе взывать к Богу Единому. И вдруг то ли Бог, то ли внутренний голос души самого царя дали ему ответ: