– Государь, – жестко сказала Мария Владимировна, – вместе с семьёй – государыней, четырьмя дочерями – великими княжнами и наследником-цесаревичем, вместе с немногими оставшимися верными ему слугами – был расстрелян в Екатеринбурге. Летом восемнадцатого года. Династия пресеклась.

Федю Солонова словно хлестнул огненный бич. Нет, нет, не может быть, никогда!..

– С… дочерями? – пролепетала Ирина Ивановна. – Господи Боже милосердный…

– С дочерями, – кивнула Мария Владимировна. – Великие княжны: Ольга, двадцати трех лет, Татьяна, двадцати одного года, Мария, девятнадцати, Анастасия, семнадцати. Семнадцать ей только-только исполнилось…

– И с наследником-цесаревичем, – продолжил профессор. – Алексей, ему должно было вот-вот сравняться четырнадцать.

Ирина Ивановна глухо всхлипнула и закрыла лицо руками. Константин Сергеевич, весь белый, поднялся, сжимая кулаки.

– Как же Господь попустил такое?! – вырвалось у него.

– Сядьте, господин подполковник, – вздохнул Николай Михайлович. – От государя все отвернулись. Кто-то винил его во всём случившемся; кому-то было всё равно, кто-то и впрямь надеялся на лучшую жизнь. Так или иначе, социалисты взяли власть и…

– И никто не поднялся против них? – глухо спросил Две Мишени, глядя в пол.

– Поднялись, Константин Сергеевич. Поднялись, но – проиграли. Социалисты – или большевики, как они себя называли, почему – сейчас не так важно, выдвинули простые и понятные лозунги. Мир народам. Земля крестьянам. Фабрики и заводы – рабочим. Они мобилизовали массы. Обещали, обещали и обещали: свободу, справедливость, равенство, братство. Мировую революцию. Земшарную республику Советов, как писал один их поэт… Обманули, конечно.

– Кто-то надеялся на лучшую жизнь? – Ирина Ивановна подняла взгляд. Глаза её блестели. – Какая может быть лучшая жизнь, если она начинается с такого злодейства? Ведь государя не судили?..

– Вы абсолютно правы, – кивнул профессор. – Никто не озаботился подобными формальностями.

– Но дети… дети-то в чём виноваты?!

– Ах, Ирина Ивановна!.. Нет смысла задавать эти вопросы. Кто-то пытался сказать, что это, мол, «возмездие кровавому царскому режиму»…

– Какое отношение к этому имели юные девушки и мальчик-подросток?!

– Никакого.

– Тогда почему…

– Дорогие мои, – опять перебила Мария Владимировна, – нет смысла задавать сейчас эти вопросы. У нас это случилось. Мы старались сделать всё, чтобы подобное не случилось у вас.

– Правильно ли я понял, – сумрачно сказал подполковник, – что у власти сейчас – наследники тех, кто свершил цареубийство?

Хозяева кивнули.

– Скорее преемники. Но нельзя сказать, что жизнь очень плоха. Никто не голодает. Все дети учатся, школы и университеты бесплатны, открыты для всех, только сдай экзамены. У людей есть работа. Нет больше сословий и сословных границ, все равны… ну, в общем. Много музеев, и билеты недороги…

– Эрмитаж был бесплатен, – прошептала Ирина Ивановна. – И Русский музей тоже. И другие…

– Зимний дворец тоже можно было осматривать… [57]

– В общем, люди скорее довольны. Ворчат, конечно, – с продуктами случаются нехватки, а рынки очень дороги…

Федя ощущал, как у него кругом идёт голова.

– Мы мальчишек совсем замучили, – поднялась Мария Владимировна. – Говорим, говорим без устали, а они…

– Мадам, – очень вежливо сказал вдруг Петя Ниткин, – а может, вы нам просто дадите какой-нибудь ваш учебник? Вот пусть бы Игорь и дал. Мы б и узнали всё, что случилось, всё, что нам надо знать.

– Учебники-то дадим, – закряхтел Николай Михайлович, – да только уж больно они, гм, своеобразные. Тяжело вам читать будет. Старую Россию там на все корки ругают.

– Ну, не везде. Про Петра Великого, про Суворова, про войну двенадцатого года – совсем неплохо написано. Да и про Крымскую – тоже, – не согласилась Мария Владимировна.

– У меня тоже голова кругом. – Ирина Ивановна прижала пальцы к вискам. – Как и у ребят, я вижу…

– Шли бы вы лучше отдохнуть, гости дорогие. Отмахали шестьдесят лет с гаком; до вечера ещё далеко, но прилягте – вдруг уснуть получится?

И Федя Солонов сам не сообразил, как оказался на диване, под одеялом; и, стоило ему смежить веки, как он мигом провалился в бездонный, точно смерть, сон.

А когда вновь открыл глаза, стояло уже позднее утро следующего дня.

И это был не сон.

– Верую во единаго Бога Отца, Вседержителя, Творца небу и земли, видимым же всем и невидимым…

Это Петя Ниткин читал вслух Символ веры. Петя Ниткин, который, конечно, по Закону Божьему имел двенадцать, но в корпусе молитвы читал с прохладцей, так, явно по привычке!..

– И во единаго Господа Иисуса Христа, Сына Божия, Единороднаго, Иже от Отца рожденнаго прежде всех век; Света от Света, Бога истинна от Бога истинна, рожденна, несотворенна, единосущна Отцу, Имже вся быша…

Петя читал со страстью, словно слово его могло сейчас взломать тот ужасный абсурд или абсурдный ужас, куда они угодили и от которого вчера лопалась голова.

Федя дослушал до конца. Знакомые слова сами собой повторялись, заставляя на краткий миг избыть гнетущую тревогу – что там, дома, что с сёстрами, что с мамой и папой?..

– Петь…

– Я, – откликнулся Ниткин. Он сидел, уронив руки, на узкой кровати у противоположной стены.

– Петь, мы ж вернёмся, так?

– Конечно, – сказал Петя. – Конечно, вернёмся. Господь не оставит. Не попустит.

– Но… тут ведь такое было… Государь… цесаревич… великие княжны… государыня…

– У меня есть мысль, – ответил Петя не слишком понятно. – Не бывает ничего бессмысленного, Федь. Вот честное слово, не бывает. Смысл есть, всегда есть, просто мы его пока не видим.

Федя хотел спросить ещё, но тут заглянула Мария Владимировна, позвав всех завтракать.

Завтрак был странный. Манная каша, чай и бутерброд с колбасой – розовая мякоть с вкраплениями белых овалов жира.

– «Телячья», вчера достала. Постоять пришлось, – вполголоса рассказывала хозяйка Ирине Ивановне. – Так-то со снабжением у нас ничего, Николаю Михайловичу заказы на работе дают, но то одно пропадёт, то другое. То макароны вдруг исчезнут дней на десять, то крупа какая. Гречка, например, давным-давно в дефиците. Чай хороший. Кофе в зёрнах то появится, то пропадёт. Колбаса, что похуже, есть всегда, а вот эту – «Телячью» – покупаешь, только когда выбросят.

– Куда выбросят? – не понимала Ирина Ивановна.

– Ах, простите, простите старуху, дорогая. «Выбросят» – значит неожиданно появится в продаже.

– А почему же всего не хватает? – удивлялась госпожа Шульц. – Ведь социалисты обещали…

– Ну, нельзя сказать, что не хватает, – качала головой Мария Владимировна. – Никто не голодает. Как у нас говорят: «На прилавках пусто, а в холодильниках у всех всё есть». Конечно, с детством моим не сравнить. Тогда-то всё было, и сколько хочешь – имей только деньги.

– Будь справедлива, Мурочка. Ты сама сказала – никто не голодает. Многие, очень многие вполне довольны жизнью, – заметил профессор. – Это мы с тобой помним, как оно было «добезцаря», а таких уже и не осталось почти. И мы-то с тобой из благополучных семей инженеров, а простому люду…

– Ах, дорогой, брось эти народнические бредни! – отмахнулась Мария Владимировна. – Всегда недовольные найдутся. Давай не будем спорить, отправляйся лучше настраивать машину, а я наших гостей… ну, всё-таки познакомлю с жизнью нашей. Всё-таки первые. – И она улыбнулась.

– Не так сразу, – остановил супругу профессор. – Сперва считать надо. Может, позову Станислава Сергеевича и…

– Не зови, – негромко, но твёрдо сказала Мария Владимировна. – Никого не зови, дорогой, и никому ничего не говори. Ты сам всё подсчитаешь, а я потом проверю. Это у меня хорошо получается. А говорить никому не говори. Вот садись и считай. Я тебе кофе сварю, хорошего, крепкого. А Игорёк гостям город покажет. И расскажет. Мно-ого всего разного тут у нас случилось за шестьдесят-то с лишним лет.