— Они люди, — с лёгким укором заметила Ирина Ивановна. — Обычные люди. А людям свойственно заботиться о своих детях; в том числе и дочерям приданое собирать. А товарищи Ленин с Троцким хотят, чтобы все вмиг бы сделались такими же убеждёнными, как они сами. Сам понимаешь, не бывает такого. Постепенно надо, как товарищ Благоев говорил. Эх, всё-то наперекосяк пошло… теперь наломают дров.
— Каких дров?
— Да таких. Хлеба в Питере уже, считай, нет. Только и остаётся, что продразвёрстку вводить.
— Помню, — помрачнел комиссар. — Вы с Благоевым говорили, что мужики поднимутся, в топоры пойдут…
— А товарищ Троцкий на это заявлял, что «мы ответим на это самым беспощадным террором».
Жадов отвернулся.
— Ну, мне это тоже не нравится, — признался он. — Мужик, он тоже несознательный. Хлебом делиться не хочет с пролетариатом, хотя не понимает, что без рабочих так и прозябал бы в кабале. Но «беспощадный террор»… перегибает Лев Давидович палку, как есть перегибает.
— Перегибает. Поэтому, товарищ комиссар, у нас задача — сохранить батальон как боевую единицу. Благомир Тодорович слишком уж прекраснодушничал, всё надеялся на дискуссии, на убеждение, на слово… точно сам верил во всё это.
— Конечно, верил! Как же иначе? — изумился простодушный Жадов.
Ирина Ивановна только вздохнула.
— Погнали Россию к счастью штыком да прикладом, Миша. А так нельзя. Поэтому и будем мы сражаться за революцию, за истинную революцию, которая для людей, а не для теории.
— С беляками мы будем сражаться, — буркнул комиссар. — С настоящей контрой. Которая Россию хочет буржуям вернуть, иностранцам распродать…
Ирина Ивановна только рукой махнула.
— Они, конечно, враги, — сказала серьёзно. — Но они ведь тоже России добра хотят, по-своему.
— Всех-то ты понять да простить хочешь…
— А если не понимать, Миша, то очень быстро окажешься там же, где Лев Давидович: «ответить беспощадным террором». Уже говорила тебе и снова скажу: люди — они не скот, чтобы их железной рукой к счастью, как это понимают два-три человека, даже если эти двое или трое думают, что лучше других знают, что и как надо.
Комиссар хмурился, кусал губу, но ссориться он явно не хотел, а подходящих аргументов не находилось.
В Москве батальон не задержался. Осталась позади обходная дорога, занятые стрелками станции — словно вот-вот царских войск ожидают, заметил Жадов — и вот уже всё, последний перегон, юг!
На остановках комиссар жадно кидался к телеграфу, но больше сообщений не приходило. Яша Апфельберг молчал.
Зато не молчали газеты. Хоть и с запозданием, но печатали сообщения — о чрезвыйчаном Пленуме ЦК партии, о срочных заседаниях ЦИК; валом пошли «отставки», как выразилась Ирина Ивановна.
— Все — люди Благоева, — бурчал Жадов, просматривая списки ушедших.
— Большая чистка, — заметила Ирина Ивановна. — Товарищи Ульянов со Львом Давидовичем расставляют всюду своих. Вопрос теперь в том, у кого в решающий момент «своих» окажется больше и на более важных постах. Кто станет контролировать армию, кого она послушает, кому подчинится… Потому что один раз-то уже мы, Красная армия, начала стрелять друг в друга.
— Вот беляки-то порадуются… — буркнул комиссар.
— Они и так радуются. Ну кто заставлял Льва Давидовича с Владимиром Ильичем проталкивать этот их «военный коммунизм» с продразвёрсткой? Сам знаешь, что теперь творится. Сплошная спекуляция. Рабочие заводы бросают, подаются по деревням.
— Ну, пока не слишком многие…
— Ближе к весне, Миша, это сделается лавиной. Все, у кого родня там, подадутся по домам. Там-то прокормиться легче.
— Да, ты говорила… — Комиссар только вздохнул. — Куда ни кинь, везде клин! Куда тут подашься?
— Не надо никуда подаваться, — решительно сказала Ирина Ивановна. — Ты перед своими бойцами отвечаешь, пока — за батальон, а совсем скоро — и за всю 15-ую дивизию.
— Ответим, — с неожиданной жёсткостью заявил Жадов. — Как только поймём, что творится.
Харьков встретил их красными знамёнами, растянутым на фронтоне вокзала транспарантом «Смерть капиталу!». К полному удивлению Жадова, город казался прифронтовым: улицы много где перегорожены баррикадами, витрины магазинов заколочены, богатый и тороватый город замер, поспешно натянув армейскую шинель.
Батальон остался в вагонах, загнанных на запасной путь, а Жадов с Ириной Ивановной отправились в штаб «Харьковского военного округа», как это стало официально именоваться.
Здесь, в здании бывшего Императорского университета, тоже бегали новоиспечённые краскомы, правда, с новой формой и знаками различия тут было совсем плохо.
Заправлял тут всем Павел Егоров, бывший подпоручик 109-го Волжского пехотного полка, неведомыми ветрами занесённый на Южный фронт. Жадова с Ириной Ивановной он принял в бывшем кабинете ректора, завешенном картами.
— Здравствуйте, товарищи. Товарищ Жадов, мы вас ждали. Опытные революционные кадры очень нужны. И… какой у вас необычный начальник штаба! Прямо-таки новое издание кавалерист-девицы! — попытался он неуклюже пошутить.
Ирина Ивановна не дрогнула.
— Я, в отличие от Надежды Андреевны Дуровой, в мужскую одежду не переодеваюсь и скрывать свой пол намерений не имею, — отрезала она. — А что до того, что я не мужчина… думаю, что штабную-то работу я получше вас, Павел Васильевич, знаю.
Егоров слегка опешил от этой отповеди. Откашляся, меняя тему, указал на расстеленную карту:
— Ваша пятнадцатая стрелковая, товарищ Жадов, ещё в процессе формирования. Строим её здесь, в Харькове. Южнее, увы, всё стало очень… неустойчиво. Вот взгляните — беляки взяли Юзовку, Луганск, Бахмут, подошли вплотную к Славянску. Штаб Южфронта вынужденно переместился севернее, в Изюм.
— В Изюм?! — поразился комиссар. — Что случилось?
Егоров нахмурился, потёр лоб.
— Царские войска перешли в наступление. Южная революционная армия товарища Антонова-Овсеенко слишком вырвалась вперёд, попала в окружение, с большими потерями отошла на север. Из нашей ударной группировки пришлось забирать лучшие дивизии, чтобы восстановить фронт. Его мы восстановили, но атаки пришлось прекратить. Товарищ Ленин прислал строгое указание — «упорной обороной, цепляясь за каждый город, за каждое село, измотать врага и обескровить».
— На какое число это положение, что изображено? — вдруг спросила Ирина Ивановна, пристально вглядывавшаяся в расстеленную карту.
— На вчерашний вечер. Беляки уже в Краматорске, в Лисичанске, заняли Славяносербск, перешли на левый берег Донца, конница их идёт на Старобельск. Правый фланг им обеспечивают низовские казаки, из зажиточных, что остались верны царю.
— А остальная область Войска Донского? Как там настроения?
— Настроения, товарищ Шульц, там разные. Достоверных докладов не добьёшься. Но верховые казаки, иногородние — все за нас. Правда, вот только что получена директива о так называемом «расказачивании»…
— Мы о ней в Питере слышали, — кивнул комиссар.
— А теперь вот прислали. Не знаю, товарищи, не знаю. Красные казаки — ценная часть наших сил, дерутся хорошо. Как бы не оттолкнуть их, как бы не обидеть… а то начали уже отдельные ретивые головы всё в станицах отбирать. В Вешенской, в Мигулинской, в Еланской… хлеб отбирают, приказали сдать оружие… даже я понимаю, что казак скорее жену отдаст, чем с шашкой расстанется.
Жадов невесело кивнул.
— Да уж… наделают делов, напекут пирогов, только потом самим тошно. Ну да ничего, наше дело — беляков сперва остановить, а потом и обратно погнать. Погнать, да в синем море перетопить.
— Точно! — подхватил Егоров. — Именно перетопить! Архиверно, как говорит товарищ Ленин!..
— А ещё более архиверно будет заняться делом, — строгим учительским голосом сказала Ирина Ивановна, да настолько строгим, что и Егоров и Жадов разом умолкли, словно нашкодившие ученики. — Товарищ начальник округа, какие части будут обращены на формирование 15-ой стрелковой? Где они находятся? Каково их состояние? Что с материальной частью дивизии, особенно — артиллерийской?