— Я протестую! — закричал посол. — Ты называешь бандитами и налётчиками тех, кто воюет за свою свободу, пытаясь отомстить наглым захватчикам! Мы не можем мешать джигитам осуществлять свою месть. Мы не можем отказывать им в праве гостеприимства. Это противоречит законам гор!
— А я знал и буду знать, где собираются эти джигиты, которых ты называешь борцами за свободу. И раз вы признаётесь в своём бессилии их удержать, я буду беспощадно выжигать заразу сам, — непреклонно ответил Урс.
— Рассказывают, ты пообещал в следующий раз вырезать деревни целиком! Это преступно! — продолжал посол.
— Раз пообещал, выполню. Вы знаете, что я человек чести и своё слово держу, — улыбнулся Урс. — А обвинять меня рано. Я же не вырезал. Вот когда ваши упрямцы вновь напорются на мою месть, тогда и будете пытаться обвинять.
— А откуда ты знаешь, где собираются арцхане? — спросил царевич.
Урс вместо ответа демонстративно расхохотался. Посол понял, что сморозил глупость. Кипя от негодования, он вскричал:
— Значит, ты предоставляешь нам выбор. Или пойти против всех законов гор, отказавшись принимать тех, кто бежал и будет бежать из-под вашего ига, или терпеть твои безжалостные налёты! А царь и Сенат тебя покрывают!
— Зачем же так прямо, сосед? — улыбнулся Атар. — Принимайте, и мы будем принимать тех, кто добровольно бежит к нам от бесправия и угнетения. Но мы своих беженцев осаживаем на земли, далёкие от вашей границы, чтобы не видели они рядом родные горы и не хотелось им отомстить тем, кто довёл их до решения бросить отчий дом. Вот и вы расселяйте своих беженцев в самых далёких от нас царствах Ссарацастра. Пусть они вас охраняют от воинственных степняков и коварных соседей. А Грозу гор мы попросим удерживать свой гнев и не отвечать многими ударами на одну вашу вылазку. Не больше, чем тремя. Передай этот ответ царю царей. И передай ему пожелания, чтобы он приложил все усилия к укреплению мира, а нашу благодарность он почувствует сразу.
С этим ответом и соответствующим ему посланием царя и Сената посол вынужден был удалиться.
Барон Южного Ицка Лан Асретин Стальной Ёж выдвинул претензию, что у него отняли деревню. Конечно, доходы с неё, за исключением символической вассальной дани, шли непосредственному владетелю: этому уроду Крису Колорину, — но ведь как обидно! Атар обосновал:
— У тебя больше всего бандитов водится. Вот и забрали мы у тебя место, с которым его хозяин обещал в одиночку лучше управиться и куда тебе дальше всего было добираться. Если что будет, с Демона Пытки спросим. Теперь тебе легче будет справляться с оставшимися поселениями. А доходам твоим ущерба не нанесли.
Сенат поддержал царя практически единогласно. Все видели, что у новоиспечённого барона плохо получается управлять — намного хуже, чем командовать армией в бою. Асретин остался очень недоволен. Атар же наедине сказал ему, что он получил бы компенсацию за деревню, если бы не стал протестовать. Это настроение генерала не улучшило. Утешением ему осталось лишь заверение, что за первую же заслугу его вознаградят вдвойне.
Дискуссии в Сенате продолжались. Под умелым руководством Таррисаня оттачивались формулировки законов, которые необходимо было вынести на Народное Собрание. За три дня до срока собрания работы были закончены, и Урс, который снискал некоторую благосклонность Таррисаня тем, что после своего выступления почти всё время молчал, комментируя лишь поправки к предложенным им законам, обратился с просьбой:
— Равный мне Убийца Ханов! Я немного завидовал тебе и генералу Асретину, которые победили в знаменитой, я думаю, на века битве. Мне не посчастливилось добиться ничего подобного. Я просил бы тебя показать мне поле битвы и рассказать о ней, а заодно посмотрел бы на степь, где ты так великолепно воевал до битвы и после неё.
Таррисаня немного покоробило обращение "Равный мне". Но оно было совершенно корректным по всем нормам. А просьба была вообще почётной. Тринь подумал:
"Может быть, это поможет мне немного утишить вражду к Однорукому. Он, оказывается, признаёт мои заслуги. Но как повернул! Сам с малюсеньким отрядом два царства завоевал и одно из них себе отхватил! А я в итоге оказался по сравнению с ним нищим. Прирезали мне три деревушки из Кратавело, но разве это сравнится с целой Лазикой! Вдобавок, за спиной у этого мужика целое войско джигитов, которые в рот ему смотрят и за него всех готовы порвать. Теперь они союзниками станут, а затем многие из них гражданами… Тогда ещё неизвестно, у кого будет реальная сила и большинство на Собрании: у царя или у этого выскочки. Поистине, самые славные дела не самые выгодные". А вслух Таррисань ответил:
— Гроза Гор! Я буду рад принять тебя у себя в замке и рассказать тебе о битве, в которой мне посчастливилось воевать на земле своего лена под командованием нашего славного царя. Заодно я вижу, как барон Асретин на нас смотрит. Поскольку он командовал большей частью войска в том сражении, я бы пригласил его тоже погостить у меня и вспомнить добрую схватку, в которой мы бок о бок сражались со степняками.
— Я рад твоему предложению, соратник и друг! — искренне обрадовался Асретин, которому хотелось отвлечься от своей неприятности.
— Тогда мы все выедем сейчас же, чтобы сегодня попировать у меня, насколько это будет возможно, а уж завтра вечером как следует! — завершил Таррисань.
Три всадника с тремя слугами мчались на север. Урс ехал на мощном рыжем коне, подаренном лазанами, Таррисань на чёрном, изящном, явно очень породистом степном жеребце, захваченном в степи, Асретин на сером в яблоках степном иноходце из числа полученных в качестве выкупа за пленных. Слуги за ними трусили на кобылах. Жена Таррисаня осталась в столице. Перспектива, что её изберут трибуном женщин, очень вдохновляла честолюбивую даму. Сенат её уже рекомендовал. Сейчас она ежедневно давала открытые обеды и ужины в своем столичном доме для всех желающих граждан, заодно неявно убеждая их голосовать за себя и за своего мужа, который был выдвинут в преторы. Впрочем, кандидатами в преторы были все трое. Сенат уже принял постановление, что кандидаты не должны агитировать за себя сами. И ни один другой человек не может более двух раз выступать перед гражданами в пользу кандидата. Тем самым выборы в Лиговайе должны были сразу стать резко отличными от хирринских, где кандидаты сыпали монетами и угощениями, привлекая избирателей, вовсю выступали с предвыборными обещаниями, расхаживали по улицам, лобызаясь с плебсом, и, кроме того, за них агитировали профессиональные ораторы. Так что решение временно уехать было целесообразно ещё и по той причине, чтобы случайно не опозориться агитацией за себя.
Когда путники проехали первую деревню, Тринь нахмурился. Ведь вначале это было его владение, но затем царь обменял две самые близкие к столице на две почти вымерших приграничных, прирезав, правда, ещё три полнокровных села из Кратавело. В итоге графство Таррисаня теперь располагалось вдоль северной границы Лиговайи, прикрывая половину её. Далее кусок границы охраняли владения принца Кансира Тронарана, отделявшие графа от автономного царства Рачало. В Рачало, по согласованию с его царем, был поселён барон Лин Элитайя вместе с ещё двадцатью гражданами, взявшими на себя командование воинами царства. Так что, по сути дела, царёк был низведён на положение то ли барона, то ли графа. Но почёт ему оставался полностью. И доход от большинства селений царства тоже: дани он не платил, поскольку поделился владениями.
В графстве Таррисаня вдобавок ко всему было два проклятых места от выжженных деревень Древних. К ним никто не осмеливался приближаться.
Через пару часов едущие мерной рысью всадники вошли в пределы графства Северной границы. В первом же селе, как и полагалось по обычаям, им поднесли вина и они полчаса передохнули. А после захода солнца оказались уже у недостроенного замка графа. Наскоро приготовили небольшой пир, и гости разошлись спать.