Несколько крепостей не захотели признать новый символ веры. Первой из них оказалась Аллария на самой границе "зрячих" и "слепцов": небольшое, но хорошо выстроенное укрепление с сотней гарнизона. Йолур лично, несмотря на опасность, выехал на переговоры с комендантом Эх-Хаджаджем. Вояка, бедно одетый, но с драгоценной саблей и с медальоном за высшую храбрость на груди, счёл позорным оказаться осторожнее и тоже выехал навстречу вождю похода.
Йолур внимательно посмотрел на него. Испытующий взгляд прищуренных глаз выказывал недюжинную волю. Смуглое лицо со шрамами казалось воплощением холодной смелости и безжалостности, доходящей до крайней жестокости. Видно было, что этот человек уже считает, что живёт взаймы у Бога и совершенно не боится смерти — ни своей, ни своих людей и близких. Он приветствовал Йолура как обычного муфтия, но от благословения демонстративно уклонился.
— Доблестный воин, неужели тебе хочется оставаться на стороне тьмы? — произнёс Йолур, сразу же сочтя бесполезным апелляции к возможным жертвам, силе своей армии и слабости гарнизона.
— Свет бывает разный. Я вижу огонь в твоих глазах, но он может быть адским, — непреклонно ответил Хаджадж. — Лучше умереть, чем ввергнуть свою душу и души вверившихся тебе в пасть адскую.
Глаза коменданта тоже вспыхнули отнюдь не добрым огнём.
— Воин, адское пламя жестокости горит в твоей душе, и благодатный свет рассеет его и смоет все тяжкие грехи твои. Я вижу, что ты непреклонно идёшь Путём доблести, но уж очень много зла совершил на своём Пути. У нас в армии ты получишь тысячу, а не жалкий гарнизон, и сможешь продолжать идти своим Путём.
— Если ты мутанабби, лжепророк, то ты мудр. Посланец Кришны не может быть дураком. Нас мало, но крепость в полном порядке, провианта хватит надолго, внутри есть колодец. Гарнизон пойдёт со мной туда, куда я укажу. А ты не убедил меня, и я прикажу сопротивляться до последнего человека, а если вы ворвётесь в крепость, перебить всех жён и детей, чтобы они не стали вашими рабами.
Воины хотели напасть на дерзкого, но Йолур спокойно отпустил его в крепость и, оставив две сотни блокировать её, приказал принимать к себе перебежчиков. Но таковых не оказалось. А Хаджадж предпочёл сидеть в осаде: окрестные племена перешли на сторону Йолура и блокада, даже если он разобьёт осаждающих, всё равно продолжалась бы, а подкреплений ждать неоткуда. Подобным же образом поступили с ещё одной крепостью, комендант и гарнизон которой тоже наотрез отказались замиряться. Три крепости просто перешли на сторону Йолура. Возле остальных разыгрывались сцены, подобные состоявшейся у стен Вадди-Аттах.
Комендант побоялся выйти на переговоры, выкрикивал со стены оскорбления, демонстрируя храбрость. Но после первого же залпа огненными стрелами выслал вестника со знаменем мира и предложил сдать крепость в полном порядке, если ему и воинам разрешат уйти со всем имуществом. Диритич, улыбнувшись, согласился. Через несколько часов из крепостных ворот вышел пёстрый караван. По благословению Йолура, его окружили самые красноречивые муллы. Да и солдаты на присущем им языке тоже уговаривали беженцев не тупить и перейти на их сторону, вернуться в свой дом, пока он ещё не разграблен и не занят, и служить новому пророку и Диритичу. Так что с комендантом ушла едва ли треть воинов. Почти все семейные вернулись, произнеся новый символ веры. Они были приятно удивлены целостью оставленных жилищ.
Племя Адс чуть ли не единственное организовало не просто набег, а сопротивление. Остальные, набежавшие, подвергались карательному ответному набегу, после чего присоединялись к армии джихада. Преследующие адситов воины захватили семью их вождя Аль-Антары. Поражённые красотой дочери вождя Айли и убедившись в её невинности, воины решили преподнести её Йолуру. Тем более что жена его, пожелавшая, невзирая на беременность, сопровождать мужа, как раз родила сына, и такой подарок в честь первенца был вполне в обычаях правоверных, чтобы верному не приходилось долгое время тосковать одному в постели.
На самом деле такие подарки преподносились и раньше, но холодная и расчётливая Агинат сразу же уговаривала мужа подарить рабыню отличившемуся воину либо мулле. Отсутствие любви, полностью скрытое для мужа ласками и тонкой лестью, позволили супруге полностью приковать к себе пророка. А на этот раз Агинат лежала в повозке в состоянии очищения после родов, и вдобавок заболела горячкой. Пока её вылечили, муж уже успел очароваться Айли.
Айли оказалась полной противоположностью Агинат. Страстная и искренне полюбившая мужа, она грозила существенно потеснить в его сердце старшую жену. Привлекало Йолура, что Айли, как девочка, радуясь подаркам и драгоценностям, никогда не пыталась повлиять на мужа в делах, зато всегда готова была рассеять его мрачное настроение и снять усталость. Агинат же каждую ночь нашёптывала что-то мужу, и в результате он часто следовал желаниям супруги.
Йолур, пользуясь правом пророка изобретать новые имена, назвал сына Шамм-Кунал "Свет Кунатала", и сам некоторое время пытался называть себя удд-Кунал, отец Кунала, как назывались многие почтенные правоверные после рождения первенца. Но священники сразу же мягко предупредили его, что пророк неизмеримо выше остальных правоверных, и сын его, при всей почтенности его рода, не может с ним равняться. Это чуть пригасило ликование Йолура по поводу сына.
Извести наложницу было бы позором. Все знаки почтения и внимания, которые продолжал оказывать жене Йолур, лишь раздражали главную супругу, хотя принимались с улыбкой. А при одной мысли, что эта недостойная может родить сына пророку, у Агинат болело сердце и кисло молоко в груди, так что пришлось приставить к сыну кормилицу.
И вот наконец-то показались минареты монастырей нищенствующих монахов, а за ними и стены Кунатала. Первосвященник, оценив, что у него в разы меньше сил, приказать им выходить в открытый бой не решился, собрав в городе побольше провизии, укрепив стены и приготовившись держать осаду. Задача атакующих с чисто военной точки зрения выглядела отнюдь не простой. Столица могла держаться больше года. Несколько дней Йолур призывал жителей и воинов, да и самого Первосвященника, увидеть свет знания и открыть ворота, выставив угощение войску, обещая, что в этом случае они будут рассматриваться как союзники и друзья, а не как сдавшиеся, и что желающие смогут присоединиться к походу на неверных. Первосвященнику обещал сохранение сана, если тот произнесёт новый символ веры.
Переговоры успеха не принесли. Попытка взять город штурмом тоже не удалась: осадных машин было мало, стены крепки, надежда на раскол в гарнизоне: что откроют ворота — не оправдалась. Темник уль-Муййуль удд-Хусани оказался доблестным командующим: казнил трусов, вдохновил воинов и выгнал горожан помогать им.
Уже месяц стояло войско Йолура под Кунаталом. Он послал отряды занять соседние города и крепости, а император правоверных выдвинул своё охранение. При встрече с отрядами императора йолуровцы в бой не вступали, вежливо разговаривали и договаривались на месте о разграничении зон контроля. В целом Йолур поверил, что после взятия столицы император призовёт его к себе и признает, а потом сам войдёт с ним вместе в Кунатал. Такой поворот не очень радовал воинов армии джихада, ещё немного, и они начнут роптать, а то и разбегаться. А тогда и лояльность соседних бедуинов окажется под вопросом. Но Йолур лишь улыбался в ответ на вопросы Диритича и военачальников.
Монастыри нищенствующих монахов, как и всегда при распрях, хранили нейтралитет. Йолур оказывал им полное почтение, неоднократно приглашая их настоятелей к себе в гости. Заодно он использовал их как посредников при всё время ведшихся переговорах с военачальниками и царедворцами Кунатала. Считалось, что нищенствующие монахи не могут никого склонять к измене, и поэтому, если они соглашались передать слова одной стороны другой, это было допустимо и даже поощрялось, как способ вовремя разрешить конфликт между верными.