В Кунатале тоже не всё было ладно. При инспекции продовольственных складов оказалось, что больше чем три четверти заготовленного продовольствия взявшие подряд купцы уже успели втихомолку распродать, а после начала осады устроили пожары на своих складах, чтобы свалить всё на лазутчиков и предателей. Несколько купцов и бюрократов казнили на главной площади, но снабжение населения пришлось ограничить.

Йолур при первом удобном случае поклялся всеми пророками и Богом Единым настоятелю монастыря уффиев Ат-Таману, что он в случае сдачи города не допустит его разграбления и убийства мирных жителей. Ат-Таман счёл возможным передать эти слова великому визирю и казначею Превосвященника. А дальше те уже сами вошли в сношения с осаждавшими, и, как всегда, оказалось, что редко какая твердыня устоит перед ослом, гружёным золотом.

В безлунную и ненастную ночь на первый день восьмого месяца двое ворот открылись. Пытаясь остановить вторжение, погиб в первые же минуты (говорят, поражённый кинжалом в спину) доблестный комендант Удд-Хусани. Командиры йолуровцев пресекали все попытки ворваться в дома обычных людей, если оттуда не стреляли. А если уж стреляли, вырезали всех, кто был в доме, громогласно оповещая об этом и здесь, и дальше по ходу. Стихийное сопротивление быстро прекратилось. Воинов же вдохновляли, что несметные богатства ждут их во дворце Первосвященника. Туда проникли по открытому предателями потайному ходу, и там уже началась резня и грабежи.

Кончать с собой у Единобожников считалось грехом, тем более для Первосвященника. Но тот не сделал никаких попыток спастись из пламени пожара, а верные ему евнухи-гулямы все до единого пали, обороняя господина или в огне. Смерть Первосвященника несколько опечалила Йолура: лучше было бы победить его в духовном поединке и простить. Но он быстро утешился, тем более что кандидат на местоблюстителя прибыл вместе с армией джихада. Теперь осталось собрать конклав и на правах победившего пророка продиктовать ему имя нового Первосвященника.

Действительно, мирных жителей и их имущество не тронули, лишь наложив на них положенный по обычаям единовременный налог на пир победителей и разместив на постой своих воинов. Вот богатства монастырей потрясли как следует, а монастырь Шакунитов, осмелившийся отказать, был взят, сожжён и разграблен полностью. Предателей, открывших ворота, провели по городу и посадили в подземные кельи на пожизненное покаяние, а их имущество отдали в городскую казну. Всем этим люди были довольны и говорили: "Действительно, светлый пророк пришёл, теперь порядок наведёт и наши души спасёт". Они забыли основное положение обеих религий: спасающий душу свою погубит её, нужно совершенствоваться, идти Путём своим и делать добрые дела. А тем более гибель духовная ждёт надеющихся на спасение силами других.

Мрачным пятном в этот первый радостный месяц победы стала история с темником Аль-Аббулом. Он уже был несколько раз отмечен наградами, а после взятия Кунатала пророк осыпал его драгоценностями, даровал ему селение вблизи столицы и отдал ему в жёны свою наложницу Айли, на которую темник слишком часто бросал жадные взоры, хотя никогда не позволял себе ничего большего или каких-то намёков на просьбу. На самом деле здесь была интрига Агинат. Айли в последнее время стала какой-то мрачной. Формально демонстрировавшая к ней наилучшее отношение старшая жена разговорила наложницу и выяснила, что та беременна и её всё время мутит, из-за чего она чувствует себя скверно. Ситуация требовала немедленных действий. Придя ночью к супругу, Агинат стала, нежно обнимая и лаская его, говорить:

— Муж и повелитель мой! Величайший пророк мира сего!

— Жена, не льсти! Я лишь жалкое звено в цепи тех, кому ниспослано сие тяжкое бремя.

— Ты прославился мудростью и гуманностью. Ты привлекаешь к себе сердца всех. Не зря Айли влюбилась в тебя, несмотря на седину в твоей бороде. Но сердце молодой девушки непостоянно. Влюблённость наложницы — не ровная и вечная любовь и почтение жены. Ты ведь заметил, что в последние дни она не радуется твоим подаркам и твоей близости?

— Она действительно радуется поменьше. Но она выполняет свой долг безупречно.

— Ведь слияние с той, которая не желает тебя всей душой или же не согласилась слить Путь свой с путём твоим, почти что прелюбодеяние. Оно не возвышает человека. А тебе нужно парить в высотах, недоступных другим живущим ныне смертным. Не буду уж сравнивать тебя с древними пророками, это и правда может повлечь за собой грех лести.

— Но ведь настроение женщины неровно. Она улыбается мне… только как-то не очень радостно теперь. Наверно, это скоро пройдёт.

— Муж мой гуманный и справедливый. Поклянись, что ты не решишь сгоряча ничего сейчас и выслушаешь меня до конца.

— Зачем клясться зря? Моего обещания достаточно.

— Ты, просветлённый, ведь заметил, какие взгляды бросают некоторые полководцы на твою наложницу, когда та танцует перед почётнейшими гостями?

— Что в этом необычного? Танцы наложницы как развлечение достойнейших на пиру освящены обычаями. И мужчины не делают ведь ничего плохого.

— Но ведь по обычаю, если ты предлагаешь одному из них великую награду, а тот отказывается и просит у тебя наложницу, ты обязан отдать её в жёны?

— Да. Но ведь по тому же обычаю я имею полное право отослать того, кто уступил страстям своим, навсегда от себя.

— Значит, никто из них не осмелится попросить у тебя такой награды, но многие были бы осчастливлены ею выше гор драгоценностей и выше даже богатого города, если бы ты сам предложил её.

— Но ведь отдать наложницу против её воли значит совершить недостойный поступок.

— Тогда я подскажу тебе ещё кое-что, — прошептала жена, ещё ласковее обняв мужа и приятно скользя по нему всем своим змеиным телом. — Твой великолепный воин и настоящий богатырь Аль-Аббул Храбрейший чаще других и огненным взглядом смотрит на твою наложницу. Я боюсь, что однажды он не сдержится и опозорит себя.

— Ты права, жёнушка! Я подарю ему ту из захваченных невинных пленниц, которую он выберет и которая даст сама согласие. Впрочем, даже трёх пленниц. Одна жена у него уже есть, как я помню.

— А в последние дни я из-за занавеса заметила, что Айли задерживается на нём взглядом и ласково ему улыбается.

Йолур хотел было разгневаться и вскочить, но очередная нежная ласка удержала его.

— Ты же обещал ничего не решать впопыхах, муж мой. Подари богатырю ту драгоценность, которая ему больше всего по сердцу. И всё будет разрешено самым почётным и лучшим образом.

Когда по обычаю старшая жена подносила невесте шербет, Агинат добавила в него медленного слабого яда, который усилил муторное состояние бывшей наложницы. Через два дня, увидев, что жена с отвращением принимает ласки и не может удержаться от гримас при разговоре с мужем, взбешённый богатырь убил свою жену. Агинат обвинила его, что пренебрёг подарком пророка и не выполнил миссию сохранить его тайного сына. Исследовали труп. Айли была беременна мальчиком. Нашли следы яда. Героя осудили за отравление и недостойное поведение. Перед казнью Храбрейший покаялся в грехе гнева и, отрицая отравление, произнёс молитву невинно осуждённого.

Пророк наедине с женой сетовал:

— Кто угодно мог подложить Айли яда, чтобы скомпрометировать меня или Храбрейшего и чтобы убить сына моего. Надо было изгнать его за гнев, а через некоторое время простить.

— Не сокрушайся, повелитель мой! Главное обвинение, что он вместо того, чтобы с радостью принять важнейшее Предназначение: сохранить для будущего тайного сына твоего и немедленно попроситься куда-то в дальний гарнизон ради безопасности мальчика и матери его — дал волю гневу своему и ревности своей, вообразив, что Айли мыслит лишь о тебе в объятиях нового мужа.