Карандаш побежал по карте.

– Два батальона удерживались на гребне сопок. Третий оставался в резерве. Четвёртый – капитана Нифонтова – должен был оборонять свою позицию, отдельную высоту, выманивая на себя японцев елико возможно. Те сочли эту сопку ключом ко всей нашей обороне и обрушили туда главный удар. Пытались обойти – нарывались на наши пулемёты с флангов. И полезли в лоб – при всех талантах их офицеров порой они поступали… как неразумные самураи, чей долг – умереть, а не победить. Небось Константин тебе ещё сказал, как батальон капитана Нифонтова погнали в самоубийственную атаку?

Федя вновь кивнул. Ноги сделались совсем ватными.

– В горячке боя, – суховато сказал папа, – капитан Нифонтов не разобрался в происходящем. Ему показалось: три других батальона встали бивуаком, ужин готовят в то время, как его роты истекают кровью. А на самом деле мы давили японцев с боков, расстреливали с выгодных позиций, продвинулись им в тыл, начался встречный бой, но они уже не могли навалиться на нас всей массой. Нужен был ещё один удар, чтобы они дрогнули, и я приказал капитану Нифонтову атаковать. Он выполнил приказ, отдадим ему должное, хотя так и не понял, зачем я это сделал. Вернее, не захотел понять. Его тяжело ранили, и он уже не узнал – вовремя не узнал, конечно же, – что мы остановили японцев, прорыв в тыл главных сил нашей армии им не удался. Мукден остался в полуокружении, однако мы его удержали. Государь заменил генерала Куропаткина, его место занял решительный Линевич. Мы даже потеснили японцев на нашем правом фланге, выровняв фронт. Однако капитана Нифонтова всё это не утешило. Он по-прежнему считал, что его подставили и бросили, и сделал это я, твой отец, желая выслужиться.

Солонов-старший аккуратно положил карандаш.

– В корпусе, Ѳеодоръ Алексѣевичъ, вы будете подробнейше разбирать и Ляоян, и Мукден, возвращаясь к ним все годы, пока учитесь. Изучите действия почти что каждой роты. Сличите с японской версией событий, наложите обе на карту. И тогда ты решишь, прав ли был твой отец. Погоди! Погоди, не отвечай. Я ничего от тебя сейчас не требую. Просто подумай.

– Да, папа, – облегчённо выдохнул Федя.

Конечно, Костька не наврал. Да и куда ему!.. Просто он не знал всего, вот и всё!

Феде захотелось сесть с Нифонтовым вот так же точно над картой, показать, рассказать, объяснить. Кто знает, может, они после этого если и не сделаются друзьями, то, по крайней мере, Костька не будет шипеть ему в спину «подлиза»?

…В общем, в корпус возвращались едва ли не с нетерпением.

Несмотря на воскресный день, на Балтийском вокзале вовсю стучали топоры. Станция очень пострадала, особенно Царский павильон. Петя с трудом оторвался от созерцания электрической монорельсовой дороги – ей тоже досталось.

В седьмой роте царило радостное оживление. Во-первых, все, кто мог, вернулись с гостинцами и теперь менялись домашними лакомствами. Во-вторых, Две Мишени объявил, что со следующей недели будет больше «военного» – в том числе фехтования и «подготовки пластунов». В-третьих, время на огневые упражнения увеличили. В-четвёртых, седьмая рота получила приказ и дальше обыскивать всяческие неудобья вокруг железной дороги в поисках чего-то подозрительного. В-пятых, в самом городе Гатчино царило спокойствие и господа офицеры вернулись к своим обязанностям в ротах, что также было хорошо, присмотр исключительно госпожи Шульц уже вызывал насмешки со стороны, к примеру, шестой роты, старшей на год.

На Солонова и Ниткина немедля наскочил Лёвка Бобровский.

– Ну что?

– Что «что»?

– Вот тетеря ж ты, Нитка! Идём сегодня твой вход в потерну искать!

– Что, вот прямо сейчас?

– А когда ещё? – удивился Лев. – Сам же слышал, офицеры завтра все обратно явятся! Не улизнуть будет! А сейчас-то, сейчас, пока вокруг эта кутерьма, да и не все ещё из отпусков вернулись, – самое время!

– А у тебя что, всё готово? – Петя побледнел слегка, но держался твёрдо.

– Всё своё ношу с собой! – Бобровский залихватски хлопнул себя по карманам, туго чем-то набитым. – Всё, как ты сказал. Спрячем в подвале, сам чёрт не найдёт. Да нам сейчас много и не надо. Глубоко не полезем. Быстрая разведка – и назад. А мешок оставим.

– Н-ну давай…

– Не дрейфь, Нитка! Мы ж быстро! Проверим только!

– Н-ну, если быстро…

– Ага, только мы трое. Туда – и обратно.

Лёвка Бобровский соображать всё-таки умел. В корпусе и впрямь царила неразбериха, даже странно – ведь, в принципе, ничего особенного не случилось, всего-то первый отпуск после не такого уж длинного перерыва; а вот поди ж ты!

Спускались по той же боковой лестнице, служебным ходом. Пару раз встретили дядек-фельдфебелей, но те куда-то рысили, донельзя озабоченные, и на уставные приветствия кадет только отмахивались.

– Сюда… теперь сюда… – Петя Ниткин глядел в свои записи. – Теперь налево…

– Тихо! – Фёдор успел втолкнуть спутников в нишу; за углом, чётко вбивая каблуки сапог в пол, прошли несколько старших офицеров. – Давай, быстро!

Нырнули в следующий закуток – и там, в полном соответствии с предсказаниями Пети, обнаружилась узкая дверь.

– Ага! Теперь спускайся!

Замок заперт не был, вниз вела узкая крутая лестница.

– Это в подвал, ещё не в потерну, – предупредил Ниткин. Держался он, надо сказать, молодцом. – А в потерну вот тут…

И точно. Именно там, где Петя аккуратно изобразил на плане дверной проём по всем правилам архитектурной науки, они нашли спуск вниз, закрытый совершенно неприметной дверцей. Не то чтобы она была потайной, но пряталась в настоящем лабиринте идущих сверху труб, вентилей и кранов, и её легко можно было принять за часть стены или в лучшем случае – за панель, прикрывавшую слияние фановых труб.

– Не заперто, – выдохнул Лев. – Ну, пошли!..

– А-а з-зачем? Мы же вход хотели проверить?.. – заколебался Петя.

– Да ладно тебе! А вдруг это ещё не в потерну? Мы быстро!

И Лев стремительно юркнул в узкую щель.

Петя побелел, заморгал, сжал кулаки – но всё-таки шагнул следом.

Открылись неоштукатуренные кирпичные стены, серые швы раствора – словно росчерки огромной паутины, оплетшей всё вокруг.

Света тут не было, по ступеням и сводчатому потолку запрыгал луч фонаря в руках Бобровского.

– Старая какая кладка… – шепнул Петя. – Совсем-совсем старая… это не когда корпус строили, точно. Гляди!

На боку одного из кирпичей красовалось выдавленное ещё до обжига клеймо; ясно читалось: «Годъ 1796».

– Всё точно. При государе Павле Петровиче строено, – выдохнул Фёдор.

– Когда и другие ходы проложили, – донёсся снизу глухой голос Льва.

Осторожно спустились на один марш.

– А вот тут, гляди, ещё древнее. – Петя быстро наложил листок бумаги на кирпичный бок, энергично зашоркал карандашом. – Скопирую клеймо… потом посмотрим… но это как бы не Петра Алексеевича время…

– Чего встали? – показался Бобровский. – Идите сюда, глядите, что тут!

Спустились – и оказались в том самом сводчатом коридоре. Только с одной стороны его запирала толстая ржавая решётка, словно явившись сюда из застенков испанской инквизиции.

– Посвети! – азартно зашептал вдруг Петя, склоняясь над могучим замком, покрытым густым слоем ржавчины. – Эге! Да его отпирали!

– Да наверняка, – не понял Федя. – А что тут такого? Если кто-то ходит, значит, и отпирает!

– «Такого» тут то, что галерея эта куда-то ведёт. Если б шла прямо… ну, куда-то к Варшавскому вокзалу получится. И она не завалена, раз решётка эта на месте и замок в порядке. Значит, есть там и ход, есть и выход!

– А я что говорил?! – враз надулся Бобровский.

– Да ничего ты не говорил!..

– Ладно, Слон, не злись! Пошли посмотрим!..

– Куда? Чего тут смотреть?

– Ну а вдруг найдём… ту самую шимозу?

– Шимоза, – Петя нервно поправил очки, – если тут и была, так давно уже нет.

– Всё равно! Пошли поглядим!

Пошли. Луч света прыгал по кирпичным сводам, пахло затхлостью и сыростью. По сторонам попалось несколько дверей, таких же, как Федя с Бобровским уже видали (и за одной из каких прятались), но все – наглухо запертые. Петя буквально обнюхал каждую из замочных скважин, с важным видом объявив, что, дескать, все их недавно смазывали.