– Ну так и что? Я тоже про это думал. Может, тот спаситель был и оттуда. Но что это меняет? Они Пушкина у нас спасли. Отчего бы и его императорское величество не спасти?
– Не-эт, ты не понимаешь! – горячо зашептал Петя. – Пушкина они как спасли? Послали своего человека, он убедил государя Николая Павловича, тот самолично с жандармами примчался к месту дуэли!
– Ну и что?
– Ничего сверхъестественного. Никаких сил ангельских. А тут – нечто невозможное, неисполнимое!
– Погоди, ты ж девчонкам не веришь конечно же?
– Именно что верю! Именно! – Петя сидел на постели, сжав кулаки. – Верю! Зина – она умная! Лиза – она хитрая! Я, пока танцевали, Зину расспрашивал: они огромный чертёж вокзала нарисовали, на целую комнату, из кукольного дома обстановку использовали – она в правильном масштабе. Даже об этом подумали!
– Ну молодцы, – одобрил Федя. – Давай спать, а, Петь?
– Тебе лишь бы спать! – обиделся друг. – Нет, ты послушай, послушай! Если они правы – а они правы, боюсь! – то это значит те, кто приходит оттуда: такое могут, такое, что нам кажется, это ангельский чин вмешался!
– Ну и что? – вновь повторил Фёдор. Надо сказать, в голову ему сейчас, посреди ночи, не лезло вообще никаких мыслей, ни умных, ни даже глупых, просто очень спать хотелось.
– Да как же ты не понимаешь? – огорчился Петя. – Ну смотри – этот господин, предупредивший урядника, почему он скрылся?
Фёдор очень хотел запустить в друга подушкой. Сдержался с трудом.
– Потому что уже не было времени им что-то придумывать, разрабатывать, искать подходы! – с торжеством поведал Петя, приняв молчаливое сопение соседа за сосредоточенное внимание. – Всё, что они могли, – это вот чтобы он так подошёл бы к конвою и в лоб им всё сказал. Ни документов у него не было, ни адреса – ничего. Только потому ему и пришлось скрываться.
– А дальше?
– А дальше ему помогли! – убеждённо сказал Петя. – Следили из своего потока и подсказывали!
– Чепуха! Профессор говорил…
– А может, это вовсе и не профессор! Был же там этот, Никаноров? И другие тоже могли быть! Значит, может у них такое найтись, чтобы связь была между потоками!
– Может, и так, – Федя не нашёлся, что возразить. – Но нам-то что с того?
– С того, что, может, они и за нами следят! И вообще их тут гораздо больше, чем нам кажется!
– И что нам с этим делать?
– Как это «что»?! – поразился Петя. – Мы должны их наперечёт знать! Чтобы они у нас тут не хозяйничали!
– Но ведь и Пушкин, и государь, коль их рук дело, – это ж хорошо, верно?
– Верно. А вот я как того Никанорова вспомню, так в дрожь бросает! А если он не один такой? А если их много?
Друга Петю явно уносило куда-то в неведомую даль. Начал с того, что «ангел» Лизаветы и Зины был пришлецом из иного временно́го потока, а теперь и вовсе перескочил на злокозненного Никанорова. В общем, тут Фёдор таки запустил в Петю подушкой, поймал её обратно и, не слушая более никаких возражений, с головой нырнул под одеяло.
Святки. Обычно весёлые, сытые, обильные, с непременным катанием с горок и на коньках, ходят ряженые, водят медведей, барышни устраивают гадания – всего не перечислишь. И на сей раз в Гатчино, казалось, всё свершится, как и в прошлые года, однако ж нет.
Высшее общество, хоть и не отменило всего полностью, но притихло, государев двор, скуповато отметив Рождество, оповестил, что обычных святочных забав не случится. Волнения, выплеснувшиеся из рабочих кварталов столицы и близлежащих деревень, как будто бы утихли, но могилы были ещё слишком свежи.
Впрочем, Федя Солонов на это не обращал внимания. Хватало иных забот.
Во-первых, неугомонный Бобровский снова вылез со своими бомбистами; теперь, когда «всё успокоилось», как он выразился в письме Фёдору, самое время довести дело до конца. Лёвка Бобровский был, конечно, пижон и задавака, но кое-что понимал крепко. И умел, взяв след, идти по нему до конца, несмотря ни на что.
Во-вторых, Лиза Корабельникова, как и обещала, позвала их с Ниткиным в гости, уже перед самым Новым годом. Мама обрадовалась – приглашения в дом Варвары Аполлоновны Корабельниковой ценились высоко. Петя тоже обещал приехать.
В-третьих, с сестрой Верой явно творилось что-то совсем не то, родители ходили озабоченные и совсем не в праздничном настроении; Фёдор же почти не сомневался, что знает причину – и не только в меланхолии Лизаветиного кузена Валериана.
Он смотрел и слушал. Слушал и смотрел. Останавливался у дальнего конца платформы, якобы посмотреть на паровозы (что простительно мальчишке, даже и в кадетской форме), ловил обрывки фраз, брошенных машинистами, кочегарами, смазчиками, обходчиками; стал читать газеты, в изобилии валявшиеся у папы в кабинете; и даже болтовня нянюшки с молочницами не избегла его внимания.
И всё это, всё, что удавалось перехватить, зацепить, поймать – ему чем дальше, тем больше не нравилось.
А родные ничего не замечали; папа был по горло занят в своём полку, отличившемся при подавлении беспорядков; мама, Надя и нянюшка просто хотели забыть поскорее весь тот ужас – в самом деле, ведь случались волнения и раньше; с ними справились, справятся и на сей раз.
Федя же помнил слова физика Ильи Андреевича – о том, что ему, Солонову-младшему, придётся следить за старшей сестрой.
А ему придётся. Потому что в том мире, что так понравился Костьке Нифонтову, где якобы нет ни богатых, ни бедных, бессудно убили государя со всей семьёй, и это открыло путь таким кровавым рекам, о каких здесь и сейчас, в тихом и благополучном Гатчино, и помыслить было невозможно.
Однако же один раз, в близком времени, такое уже случилось…
До того дня оставалось уже меньше десяти лет. Кажется – огромный срок, но Фёдор Солонов, побывавший в будущем, отчего-то так не думал.
Наследник цесаревич Николай Александрович, будущий император Николай Второй, уже имеет четырёх дочерей; самая старшая, Ольга, всего на год старше его, Фёдора; а сыну его Алексею всего три годика…
«Мы присягали России, Ѳеодоръ Алексѣевичъ, – говорил ему как-то папа, говорил необычно сурово и серьёзно. – А государь – символ её. Живой символ, как знамя. Люди дрались и умирали, чтобы только знамя – кусок раскрашенной тряпки на простой палке! – не досталось бы врагу. Хотя, казалось бы, да пусть подавятся! Не винтовка, не пулемёт и уж тем более не пушка – чего за него биться, за это знамя?! Тем более что это же просто дань традиции – некогда значки и знамёна были нужны, чтобы лучше отличать отряды на поле боя. Сейчас, когда фронт растягивается на десятки вёрст, для чего нам эти ненужные стяги? Однако же вот нельзя без них, сын. Символ, средоточие, то, без чего полк – всего лишь скопище невесть зачем получивших оружие людей. А не станет символа России – не станет и её самой. Нет, земля не исчезнет, не рухнут города, не выйдут из берегов реки, да и люди останутся, но это уже будет совершенно иное, сын. Совершенно иное…»
«Папа был прав», – подумал Фёдор.
Подняв воротник шинели и потуже завязав башлык, он шагал сейчас по предновогоднему Гатчино. Был самый канун Василия Великого, в дворцовом парке ещё играла музыка на Государевом катке, а он, Фёдор, шёл на Бомбардирскую, 11, в гости к Лизавете Корабельниковой.
Честно говоря, думать про её пари с другом Ниткиным Феде совершенно не хотелось. И вовсе не потому, что при проигрыше Петя бы невозбранно поцеловал Лизу, но оттого, что вскрыло это глупое пари такие бездны, от каких хотелось бежать куда глаза глядят. Что, если и впрямь Петя прав, если они, их страна, их Россия – их «поток», как говаривал профессор Онуфриев, – сделалась полигоном, где меряются силами такие вот Онуфриевы с Никаноровыми? И один Бог знает, кто ещё участвует в этой борьбе!
«Господи, вразуми меня!..» – горячо взмолился Фёдор.
…У Корабельниковых дым стоял коромыслом – потому что Петя Ниткин приехал раньше Фёдора и сейчас, словно примерный ученик, сидел на диване, глядя на покрытый листами картона пол, где Лизавета с Зиной на самом деле в мельчайших подробностях изобразили всю немудрёную обстановку провинциального вокзальчика.