— А теперь, дочь моя, — сказал оранжевый монах, — подумай ещё раз и скажи правду, как же ты относишься к поступку Артассы. Помни, что на кону две души сразу.

Ангтун вздрогнула, подумала и сказала:

— Я действительно виновата в том, что выставляла напоказ своё незаслуженное счастье.

— Дочь моя, подбирай слова. Сам Патриарх признал его заслуженным. Оно неожиданное.

— Виновата и каюсь. Неожиданное счастье. Я действительно всем сердцем и всей душой простила Артассу и, если бы могла, просила бы о снисхождении к ней.

— Здесь ты можешь, дочь моя. В этом судилище нет ни принца, ни раба. Я могу сказать, что твоё прощение занесено в протокол, мы убедились, что оно искреннее, а не показное, и что ей будет дан выбор между смертью и другим наказанием.

Ангтун, шатаясь, со слезами на глазах от физической и душевной боли, вышла из зала суда. Снаружи ожидал Тук.

— Тебя опять пытали?

— Я была сама виновата. Я пыталась солгать, чтобы спасти Артассу. А получилось ещё хуже.

— Бедная, добрая, маленькая любимая моя! — проникновенно сказал Тук и вдруг поцеловал её. Ангтун вначале сжалась внутри себя, но чувствуя, что поцелуй чистый и продиктован лишь желанием помочь ей, вдруг нежно и искренне ответила, и ласка продлилась несколько минут. А потом счастливый Тук отвёл её домой.

Придя домой, Ангтун помылась, подкрасилась, надела свежий хитон и отправилась на занятия. Она твёрдо решила не давать себе спуску. Наставницы знали, куда она ходила, и почувствовали, что некоторые из упражнений причиняют ей боль. Илтун, одна из наставниц, очень красивая женщина лет тридцати, взяла Ангтун за руку и отвела в свою комнатку.

— У тебя не только тело болит, Ангтун, но и душа! Расскажи, в чём дело, насколько возможно, не нарушая клятвы о неразглашении.

— Сегодня я поняла и на своём теле, и на своей душе, что лжи во спасение не бывает. Что любая ложь — это ложь. И это было очень тяжело и больно. А потом, когда я вышла из суда, Тук так ласково встретил меня и утешил, что я не выдержала и ответила на его поцелуй. Это меня тоже мучает.

— Сестра моя! Вот это — не грех. Ты преступила формальные человеческие установления, но был бы тяжкий грех ответить неблагодарностью тому, кто искренне хотел тебе помочь, и тем самым ввергнуть его в отчаяние. Это был бы вампиризм. Так что ты ответила ему правильно, и даже обнять его в тот момент, если бы это было возможно, было бы тоже правильно.

— Спасибо, наставница! Ты меня немного утешила. И знаешь, в старой жизни я бы даже не засомневалась либо ответить неискренними объятиями на такое утешение, либо, наоборот, обдать его презрением и чувствовать себя выше его. А то и сделать обе эти вещи одну за другой… Насколько я все-таки была подлая и низкая! Сейчас я живу по-настоящему, но как же тяжело, оказывается, жить! — и Ангтун заплакала.

— Напомню тебе старое изречение: жизнь лёгкой не бывает, лёгким бывает только существование. То, что ты сейчас сделала, и то, что случилось с Туком ранее, когда ты его очаровала, сама того не желая, что ж поделаешь, это необходимое событие в твоей нынешней жизни. Может быть и хуже. Если почётный гость желает рабыню, то позор для хозяина не дать ему её ласки, если только рабыня не беременна. Если отличившийся вассал желает объятий рабыни в качестве награды, предпочитая их другой награде, то хозяин должен приказать рабыне, а рабыня должна всем телом и всей душой вознаградить героя. С Туком ты, по необразованности своей, допустила несколько ошибок. Расскажи мне, как у вас с ним было, и я объясню тебе, как надо было бы делать, чтобы он был не менее счастлив и вместе с тем не имел никаких надежд на будущее.

— Да кто на меня, такую уродину, польстится!

— Тук уже польстился. Ты расцветаешь прямо на глазах. Когда у тебя отрастут волосы и ты полностью разовьёшься как женщина, ты будешь того типа красоты, который мужчины называют "аппетитная и сладенькая". Они будут виться вокруг тебя, как мухи вокруг мёда. Так что я поучу тебя, как вести себя в случаях, когда ты должна уступить мужчине, быть при этом очень нежной с ним, оставить у него самые лучшие воспоминания и никаких ложных надежд.

И начался детальный разбор, как уже привыкла Ангтун на примере других рабынь, что она делала правильно, а что неправильно. Только обычно такой разбор был публичным, а здесь он происходил наедине, жалея чувства Ангтун, которая всё-таки не была рабыней в коротком хитоне.

— Я многое поняла, — сказала Ангтун наконец. — Но как же это противно: отдаваться страсти и ни на минуту голову не отключать, чтобы делать только то, что надо, и только тогда, когда надо!

— А гетера, более того, должна уметь отключить голову, полностью отдаться страсти, и вместе с тем в интуиции следить, когда же внезапно вновь включить её.

Ангтун, всхлипывая на груди у наставницы, почувствовала, что та искренне жалеет её, и не смогла удержать своё любопытство.

— Наставница, ты такая красивая, твои манеры такие благородные, ты такая мудрая и образованная, что я удивляюсь, как ты оказалась рабыней? Ты — гетера из неимперских земель и тебя захватили в плен на войне?

— Полноправных гетер даже на войне в плен не берут. Они ходят между враждебными лагерями, чуть опасаясь лишь разбойников и необузданной солдатни. Моя история трагичнее.

— Тебе не будет тяжело её рассказать?

— Тебе я рассказать могу. Я уже вижу, что ты перестала быть дамой, и сохранишь всё в своей душе, а не разболтаешь всем. — Илтун начала свой рассказ.

"Я воспитывалась в Имперской школе гетер, как и Толтисса. Я на год её старше. В той жизни я была Ангрисса Истоэру, третья дочь бедного дворянина из Линны. Знакомая гетера, посмотрев мои данные, рекомендовала родителям отдать меня в школу гетер, поскольку с их состоянием и моим положением найти достойного жениха было почти невозможно. В школе гетер по-разному относятся к кандидаткам. За некоторых берут деньги, особенно когда какой-нибудь принц либо король приводит свою возлюбленную-переростка для ускоренного обучения. За некоторых не берут, когда девочка подходящая и отдаётся вовремя. А иногда и платят, но не тем, кто их требует, а тем, кто кажется их достоин. Моим родителям заплатили деньги из уважения к их благородному поведению и бедности. Тем самым они утратили всякое право осведомляться о моей судьбе, и я даже не знаю, живы ли они".

"Я считалась одной из самых перспективных учениц, никто не сомневался, что я стану полноправной гетерой, а затем меня ждёт карьера Высокородной. Но в пятнадцать лет, когда нас лишают девственности, я втюрилась как кошка в своего первого возлюбленного: аристократа с великолепными манерами, очень тонкого и нежного любовника. Тогда-то я думала, что это любовь… и у него тоже. А с его стороны это была лишь утончённая куртуазность. Я чудом уклонялась от других любовников, а каждая встреча с ним разжигала мою неразумную страсть. И я провалила испытание. Я, дура, даже обрадовалась, когда дали новое имя и повели продавать в рабство. Мой избранник был второй сын очень знатной семьи. Как запасной наследник, он всё равно не имел права жениться, а тут я могла быть целиком его, как рабыня. Я была уверена, что он меня купит".

"На распродажу рабынь мой избранник явился и сразу назначил цену, когда дошла очередь до меня. Попытался было перебить цену моей первой любви хозяин публичного дома, но все уже знали мою историю и ему просто заткнули рот. Я была счастлива, когда шла с моим хозяином нагая, как и полагается рабыне с торгов, через толпу поздравлявших его людей. Но всё переменилось полностью, когда я пришла в его дом. Я получила каморку рабыни, и обращаться со мной он стал как с обычной рабыней, я уже не была в его глазах личностью. Он больше не ухаживал за мной, а просто приходил когда вздумается и грубо брал, и я ему скоро надоела. Осталось у него лишь одно желание: похвастаться мною — и он велел мне обслуживать его гостей. Я запротестовала. Он сообщил, что я не имею права возражать, поскольку даже наложницей не являюсь, так как сама прыгнула ему в постель, и выпорол меня. Я не покорилась. Тогда он продал меня за вдвое большую сумму, чем сам купил. Новый хозяин был содержатель дома терпимости".